Крамниця виконання бажань

Утром я занялась реализацией. Я полезла в Интернет, я стала обращать внимание на всех псов, встречающихся мне на улице, на работе тоже главной темой стала собачья. Муж-хорек отодвинулся на задний план – лихорадочные поиски Выхода сменились на лихорадочные поиски Собаки. Это было гораздо более приятно, чем думать о его чертовых бабах и нашем тонущем семейном корабле.
Не помню, сколько времени я потратила на шлифовку образа Собаки. По-моему, немного. Видимо, моя мысль о Верном Псе была настолько материальна, что он не мог не прийти. И появился он самым чудесным образом. Однажды вьюжным вечером я услышала странные звуки, идущие, как оказалось, от входной двери. Открыв дверь, я обнаружила нечто похожее на заснеженный бесформенный куль. Куль время от времени издавал тонкие и очень жалостные звуки. Какое-то время я оторопело смотрела на куль, не понимая, что это вообще и почему оно под моей дверью. В это время верх куля дернулся, во все стороны полетели снежные ошметки, а из куля проглянул очень живой и, кажется, даже смеющийся глаз. «Господи, да это же собака!» — ахнула я и стала затаскивать куль в дом. Куль дрожал, не сопротивлялся и был, кажется, полумертвым от перенесенных лишений и холода. «Совсем как я недавно», — отметила я.
Дальше начались хлопоты по отмыванию, отогреванию и прочему восстановлению жизнедеятельности. Через какое-то время передо мной сидел пес. Пес был какой-то нереальный. Во-первых, совершенно непонятно было, где у него голова, а где хвост: он порос буйной кудрявой шерстью, в которой терялись все остальные признаки и проявлялись только когда он вилял хвостом или жаждал поесть. Во-вторых, после моих Интернет-изысканий я неплохо разбиралась в породах – не было такой породы! Хотя псина явно демонстрировала смесь породы и сдержанного благородства. В-третьих, он явно знал все правила приличия и вел себя, как примерный мальчик из хорошей еврейской семьи. В-четвертых, он был совершенно невероятного цвета, который я даже затруднялась определить: не то песочный, не то персиковый, или даже розовый с примесью апельсинового. В общем, собаки такими бывают только во сне или в отделе игрушек. Он вообще был похож на крупную мягкую игрушку из «Детского мира». Очень солнечный пес. Сказочный такой.
- Да, я Солнечный Пес, — услышала я у себя в голове. Но не испугалась. Сказка так сказка, чего там.
- Я пришел, потому что ты меня звала, — продолжил Пес, отвечая на мою невысказанную мысль.
- Ты чей? – спросила я вслух.
Пес склонил голову набок и ничего не ответил. Я поняла, что чей бы он не был раньше, теперь у нас с ним Отношения. Это было ново, приятно и немного пугающе. У меня еще никогда не было таких сказочных отношений.
- Да, у нас складываются Отношения, и мы их будем строить вместе, — подтвердил Пес и почесал лапой за ухом.
Я была не против. И даже очень «за»!
Отношения с Солнечным Псом было строить весело и интересно. Может быть, потому, что он не умел разговаривать. Зато он умел прекрасно слушать. Я ему говорила – а он соглашался. Или не соглашался, и тогда мы искали новые решения.
Он понимал меня с полуслова – нет, что там! – с полумысли. Он мгновенно сообразил, где его место, как и когда его будут кормить, каким образом мы будем гулять и кому он обязан своим счастьем.
Я пребывала в эйфории. Все, что не давал мне муж-хорек, дал мне мой Солнечный Пес. Он стал мне другом и понимал меня без слов. Он выполнял мои команды, не обсуждая их. Он нуждался во мне и платил за мою заботу Безусловной Любовью. Он вилял хвостом и заглядывал мне в глаза, неотвязно ходил за мной, сопровождал меня в дальних поездках на нашем джипе, обнимал меня и не дышал от счастья, ел из моих рук и выражал свой восторг от наших Отношений всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Если бы он был мужчиной – я вышла бы за него замуж не задумываясь. Но он был Псом, и поэтому мы просто дружили. Муж-хорек существовал где-то там, на периферии, он куда-то уходил, приходил, что-то говорил, даже, кажется, сделал дома ремонт – но меня это уже мало интересовало. У меня был другой Объект Любви и другие Отношения.
Первое облачко в наших отношениях пробежало, когда он возле магазина вдруг пропал. Вот так взял – и пропал. Я долго бегала, искала его, звала, но он как будто растворился. Сначала я была в отчаянии. Потом – в изнеможении. А к вечеру успокоилась. Я сидела и утешала себя: «Да, пропал в никуда! Но ведь он и пришел ниоткуда. Жаль, что наши Отношения были такими короткими, но они были такими радостными! И спасибо, что они были».
Пес вернулся утром. Вид у него был виновато-независимый. Мне очень хотелось его отругать, но радость была больше. Я к нему привыкла, и мне его не хватало.
- Это называется «зависимость», — сообщил Пес как обычно, без слов – голосом где-то у меня в голове.
- Как ты мог меня бросить? – укорила Пса я. – Я же волновалась, скучала… я уже думала, что потеряла тебя навсегда.
- Я буду лечить тебя от зависимости, — пообещал Пес. – Я буду уходить и приходить, и это мое решение. А ты можешь принять его или не принять, и это будет твое решение. Я тебя очень люблю, но мне тоже нужна свобода. Ведь мир такой большой и интересный, и мне иногда хочется побегать без поводка, познакомиться с другими собаками, и может, даже сделать что-нибудь запретное. Например, порыться в мусорной куче.
Я молчала. Где-то я уже что-то подобное слышала.
- Ну так что, мне уйти? Или будем строить Отношения дальше? – поторопил меня Пес.
Я была сердита. Но не настолько, чтобы вот так взять и расстаться, не узнав, что будет дальше.
- Будем, — сказала я. – Только пообещай мне, что ты так больше не сделаешь никогда.
- Я не могу тебе этого пообещать, — возразил Пес. – Я ведь собака, у меня инстинкты. Так что принимай меня со всеми инстинктами – или давай расстанемся друзьями.
И это я уже где-то слышала.
- Ну хорошо, — вздохнула я. – Раз уж ничего не поделаешь, давай забудем. Проехали.
И пес радостно запрыгал, а потом кинулся ко мне на грудь, обнял меня и засунул свою голову мне под мышку. «Ничего, дорогой, я тебя выдрессирую, — подумала я. – Ты у меня будешь знать свое место».
И мы стали строить наши Отношения дальше.
Теперь моя жизнь была наполнена совместными прогулками, отмыванием лап, варкой витаминных собачьих супчиков и поисками подходящего ошейника. Попутно я занималась поисками новых методов дрессировки и внедрением их в жизнь. Пес охотно в этом участвовал и дрессировке охотно поддавался. Я была вполне счастлива, пока в какой-т момент не заметила, что он, мой Верный Пес, шикарно манипулирует мною.
- Ты что творишь, подлец? – грозно спросила его я. – Я ведь вовсе не учила тебя валяться на моем диване. И сама не заметила, как ты здесь стал лежать каждый вечер. Не хватает только газеты и банки с пивом. В чем дело, ты, псина?
Псина глянула на меня искоса лукавым глазом.
- Дрессировка процесс всегда обоюдный, разве ты не знала? – весело сказал он. – Знаешь, что говорят обезьяны в виварии о своих исследователях? «Вот сейчас прозвенит звонок, замигает лампочка, и все эти квазиобезьяны в белых халатах побегут совать нам бананы, это называется условный рефлекс».
- Ну ты и фрукт! – ошеломленно выдохнула я. Как он меня сделал! Как девочку.
- Я тебя люблю и поэтому поддаюсь твоей дрессировке, — объяснил Солнечный Пес. – А ты любишь меня и поэтому тоже поддаешься моей дрессировке. Это такая Игра, и в нее играют все живые существа. В той или иной степени.
«Ничего себе открытия!», — подумала я. Никогда не задумывалась о взаимности в дрессировке. А оно вон как повернулось. Открытие было шокирующим, и я никак не могла дать ему однозначную оценку. В одном он был прав: я его любила, и он меня любил. Поэтому я, в целом, не стала сразу протестовать против заявленной Игры. Хотя было, о чем подумать.
А вскоре случилось страшное. Мы поссорились.
Я пришла расстроенная, опять полаялась на работе с начальством, и в голове кипели возражения, обвинения и планы мести. В таком вот агрессивном состоянии я кое-как побросала одежду в прихожей и рванула на кухню что-нибудь съесть, а заодно покормить и Солнечного Пса.
Когда я вышла с миской, полной вкусненького рыбного супчика, я обнаружила, что подлая собака вероломно доедает мою новую французскую сумочку. И даже урчит от удовольствия, животное!
На мой отчаянный крик он поднял голову и преданно гавкнул.
- Ты что наделал? – в гневе кричала я. – Как ты мог? Кто тебе разрешил???
Кажется, я его даже пнула. Не помню. Я ненавидела его в этот момент. Сумка стоила мне почти всей зарплаты – немаленькой, надо сказать. И я ее только что купила. И даже не все еще успели высказать восхищение. Или зависть. В общем, потеря сумки в мои планы не входила.
Остаток дня прошел в страданиях. Я переживала потерю сумки. А Пес переживал потерю моего расположения. Он дисциплинированно лежал в углу, на своей подстилке, свернувшись в клубок, мордой к стене. Не прыгал, не лаял, не просился гулять и не лез на диван. Спина его выражала обиду и заброшенность. Первой не выдержала я.
Я пришла в прихожую и села рядом.
- Ну ладно, не обижайся, — попросила я. – Ты же понимаешь, что сам виноват.
Пес молчал.
- Конечно, я на тебя наорала, и это неправильно, — извинилась я. – В конце концов, я сама ее здесь бросила.
Пес дернул кончиком хвоста.
- Понимаешь, сумку я еще могу купить, — объяснила я. – А дружбу не купишь. Ведь правда? Ну, не дуйся. Давай мириться.
Пес неохотно повернулся. Он был все еще обижен.
- Ты пришла злая, — сказал он, — и я подумал, что надо тебе помочь. Я просто всегда так сбрасываю агрессию. Грызу что-нибудь. А то ведь и кусаться начать недолго. А кусаться уж совсем нехорошо. Я подумал, что тебе надо тоже сбросить агрессию, а то она порвет тебя изнутри. И дал тебе повод. Только и всего!
- Я сбросила агрессию, — призналась я. – На тебя. И теперь страдаю.
- Я уже не обижаюсь, — вздохнул пес. – Хотя сначала было очень обидно. Я же сделал это для тебя. Мы с тобой почти одно целое, и мы зеркалим друг друга. Когда ты злая – и я злой. Когда ты переполнена любовью – и я переполнен. Когда тебе грустно – и мне грустно. Я думал, ты понимаешь…
- Теперь понимаю, — тихо сказала я. – Я как-то не думала об этом раньше. Но ты говоришь правильно. Все так и есть! Спасибо тебе, дорогой!
И я обняла его, а он меня. Мы сидели на полу в прихожей в обнимку, и были переполнены любовью, и я думала о том, что мой муж столько раз давал мне поводы сбросить агрессию, и мы с мужем столько раз отвечали злостью на злость и непониманием на непонимание, что уже и со счету сбились. И никогда не попытались понять – почему…
И снова потекли дни, в каждый из которых мы строили Отношения, кирпичик за кирпичиком. Иногда нам приходилось разбирать неудачные куски, и тогда мы складывали кирпичики заново. То, что получалось, нам обоим нравилось.
…Однажды мы с Солнечным Псом, выйдя на прогулку, поздним вечером стояли и любовались заснеженным городом.
- Скоро весна, — сказала я. – Снег растает, и мы с тобой сядем в джип и поедем к морю. Ты знаешь, оно здесь совсем недалеко.
- Скоро весна, — эхом отозвался он. – У меня начнется гон. И я захочу убежать надолго, чтобы найти себе пару и продолжить род.
- Как – убежать? – испугалась я. – Куда убежать? И ты сможешь? Сможешь оставить меня???
- Это жизнь, — сказал Пес, глядя вдаль. – Иногда надо оставлять друг друга, чтобы потом стать еще ближе.
- А если я не захочу принять тебя??? Ты ведь будешь шляться неизвестно где, неизвестно с кем, и придешь грязный, помятый, может, даже заразный! – возмущенно сказала я.
- Я же вернусь к тебе! – возразил Пес. – Это Зов Природы, я не могу ему противостоять, ты должна понять! Но я люблю тебя и вовсе не хочу уходить навсегда. Я выполню то, что велит Зов, и снова буду с тобой.
- А что же делать мне, пока тебя не будет? – спросила я.
- Ждать, — тихо ответил Пес. – И простить мня заранее, потому что я не могу по-другому.
- Но я знаю много других псов, которые никогда не убегают от своих хозяек! – вспомнила я. Мне очень не хотелось, чтобы он уходил.
- У многих псов Зов подавлен, — грустно сказал Пес. – Это уже не Свободные Псы. Это Комнатные Собачки. Они хорошие, добрые, веселые, они несут радость, но не несут Счастья. И с ними нельзя строить Отношения – они всегда со всем согласны, а это уже не диалог, а монолог.
Я глянула на Пса с уважением. Он был очень умный, мой Солнечный Пес. Гораздо умнее меня.
- Но ты всегда сможешь заменить меня, заведя себе комнатную собачку, — предложил он.
- Я не хочу комнатную! Я хочу тебя! – возразила я.
- Тогда жди. Я тебя очень люблю, и мне хорошо с тобой. Мне интересно строить наши Отношения. И я обязательно, обязательно вернусь. И снова буду валяться на диване, а ты меня ругать. И ты снова будешь варить мне витаминные собачьи супчики. А я снова смогу обнимать тебя и засовывать голову тебе под мышку. Чтобы не дышать от счастья.
Я молчала. Это было знакомо. Это было больно. И это было неизбежно.
И я вдруг поняла, почему до сих пор не могу простить мужа. Просто он обещал мне хранить верность – и обманул. Предал, значит. И ничего не объяснил мне про Зов Природы. И мы построили свой дом на шатком фундаменте недомолвок, обмана, обвинений и прочих хлипких материалов. Если бы знать… «Мой Солнечный Пес, где же ты был раньше?», — печально подумала я.
Он прижался к моей ноге, а я положила руку ему на голову. Мы не смотрели друг на друга, но смотрели в одном направлении. Перед нами простирался скверик. Город. И вся жизнь. И возможность научиться наконец строить Отношения, исходя из Любви – так, как умеют только Свободные Солнечные Псы.

Если уж женщина Обиды гадкую сущность не поняла, не разглядела, то что ж о богатырях говорить? Они ж, богатыри, под ноги не смотрят! У них взгляд стратегический – поверх и вдаль! Это испокон веков женское дело – о чистоте в доме заботиться! Да чтоб не только мусора по углам не было, но и в душах домочадцев – как в ларце хрустальном! Такая вот, стало быть, женщине задача определена…
И вот однажды добилась Обида своего: собрались богатыри – да и вон из теремов! Куда глаза глядят! А глаза у богатырей, как известно, глядят в чисто поле.
Сели они, оба-два, у ближайшего поля, в кабаке придорожном, поляну накрыли, зелена вина в рюмки плеснули… Сидят, друг другу на боярынь своих жалуются.
- Совсем уж житья добру молодцу не стало, — говорил один. – То не так, да это не эдак… Надоело!
- Дык оно ж так и есть! – вторил другой. – Я ей слово – она десять, а в конце смотришь, еще и сам дурак оказался… Обидно!
- Не хочу я больше такую жисть терпеть! Я уж лучше со Змеем биться пойду, сложу там где-нибудь буйну голову, вот будет знать, как на мужа обижаться!
- Да и я – сяду на корабль заморский с купцами, да попрошусь, чтоб на остров какой необитаемый ссадили! Там некому будет под ухом зудеть, что я какой-то не такой! Ух, горько мне, обиделся я!
И Обида Перетеровна в темном углу притулилась, слушает, хихикает, радуется: как ее интрига ловко удалась! Всех переобидела, всех перессорила!
А тем временем в опустевших теремах боярыням-то зябко стало. И то сказать: мужчина в доме – он завсегда и надышит, и натопит, и окна утеплит. А без любимого холодно – и в доме, и на душе…
Вот прибежала Елена к Марье, вся испуганная.
- Маманя, мой-то богатырь ушел на ночь глядя куда глаза глядят, что делать?
А Марья-Искусница сама в тоске сидит, в окошко смотрит.
- Ах, Еленушка, знать бы – так сказала бы! А только и у меня та же беда, сама не пойму, откуда свалилась! Улетел мой голубь сизокрылый, а куда – не сказался…
Закручинились наши боярыни, пригорюнились… Хоть они своих богатырей и ругали временами, хоть и обижались на них, а все ж хорошие мужики были, что зря говорить! Да с ними-то все равно лучше, чем без них! Хотели было боярыни обидеться снова – да не решились: чего ж теперь обижаться, когда мужей-то уже нету? И не предъявишь никому… Только рыдать и осталось по счастью былому!
- И кому ж теперь моя красота достанется, и для кого же я Прекрасной-то буду? – голосила Елена.
- Ах, руки мои искусные, кому ж я пироги печь стану да рушники вышивать? – причитала Марья.
- Может, зельем приворотным его опоили? А-а-а-а!!!!
- Может, разлучница какая завелась, приворожила милого? У-у-у-у!!!
Только вдруг Елена Прекрасная слезы лить бросила, глаза распахнула и говорит:
- Мам, я знаю, как нашей беде помочь! Надо к Василисе Премудрой бежать! Она на то и Премудрая, чтобы все знать! Она нам сейчас про всех разлучниц в лучшем виде обскажет и совет даст. Давай, надевай душегрею да платок, и пойдем – я знаю, где ее терем!
Василиса Премудрая девушек наших ласково встретила, за стол усадила, чаю с медом предложила. Ну, за чаем и рассказали наши красавицы, что да почему. Вернее, про «что» рассказали, а про «почему» — так они и сами не знали, за тем и шли.
- Если чай допили, так капните немного меда в блюдца и ложечкой размажьте, — говорит им Василиса. – А я слова волшебные скажу: «В блюдце меда положу и на блюдце погляжу, кто с мужьями ссорит нас, нарисуйся сей же час!». А теперь смотрите – кому там как медом намазано?
Посмотрели наши красавицы – и ахнули: в обоих блюдечках нарисовалась лучшая подружка, Обида Перетеровна, собственной персоной! Сидит, скалится, обиды вручную перетирает, на кофемолке!
- А вот и ваша разлучница, — кивнула Василиса Премудрая. – Знакомое лицо?
- Дык знакомое… Но это ж Обидушка! Она хорошая! Она верная, за нас всегда горой! Мы для нее всегда правые! Обидчикам спуску не дает!– наперебой стали восхвалять подружку боярыни.
- То-то и оно, что спуску не дает, – согласилась Василиса. – А кому ж приятно, когда ему спуску не дают? Это что ж за жизнь получается – ни продыха, ни послабления? Вот и будете вы в своей неугасимой правоте по холодному терему слоняться… Этого хотите?
- Нет, нет, не хотим! – замотали головами Марья с Еленушкой. – Мы хотим, чтоб мы всегда правые, а мужья все равно при нас.
- Тогда вы свою правоту напогляд-то не выставляйте всякий раз, — посоветовала Василиса. – Когда и промолчать не грех, и поступиться своей правотой. Жизнь, она мудрее – она все по местам расставит. Надо только терпение иметь и мудрость женскую.
- А гордость как же? – спохватилась Елена.
- Гордость не в том, чтобы поломать, а в том, чтобы взрастить, — говорит им Василиса. – Пусть муж головой будет, а вы уж шеей. Вот и крутите, куда хотите, только роль свою не выпячивайте. Тогда и голове хорошо, и шея довольна. А то зачем шея нужна, если голова сбежала?
- Ой, мудро говоришь, Василисушка! – восхитилась Марья-Искусница. – А только при чем тут подруга наша верная, Обида Перетеровна?
- Так обижаться – это значит выше кого-то становиться. Он, мол, неправ, а я вся правая, — объяснила Василиса. – Пригрели вы Обиду, прикормили… Смотрю, расплодились у вас обиды и мешают вам жить, мед-пиво пить… Вы уж выбирайте: или мужей в дом, или Обиду. Она мужчин не любит, завсегда их выживает! Она вообще никого не любит – только себя правой считает. Вот так!
- Ладно, Обиду мы из теремов прогоним, двери ей закроем, — пообещали Марья с Еленой. – А вот как нам богатырей наших домой вернуть? Научи, Василисушка!
- Перво-наперво вымойте дом заговоренной водою. Вот вам наговор: «Обида злая, растворись, в дом согласье – притянись!». Соли в водичку не пожалейте, она все смывает-растворяет. Да по углам пройдитесь, там обиды любят залеживаться!
- Сделаем, Василисушка, сделаем! Прямо сегодня все и вымоем!
- Второе дело – сделайте обидам отворот!
- Это как же, матушка?
- Да возьмите тазик какой с водой, либо бадейку, и проговорите воде все свои обиды. А потом пойдите да выплесните их от ворот! Ворота-то поблизости имеются?
- Найдем ворота, Василиса, выплеснем обиды!
- А третье дело – это простите от души своим богатырям все, что они не так сделали, и все, что еще впредь сделать могут. Поясной поклон им отвесьте, от сердца! Позовите их назад – и протянется между вами невидимая нить. Нить Понимания называется.
- А кому ж поклоны отвешивать, если их и искать-то неизвестно где?
- Ну так вы ж их помните, не забыли еще? Вот и кланяйтесь, как будто они перед вами стоят! А потом руки так раскройте и позовите: «Возвращайся, муж мой милый, я обиды отпустила, возвращайся в теплый дом, снова мирно заживем!». Каждый день так делайте, утром и вечером! Богатырей-то ваших так домой потянет, что сами прибегут!
- А когда прибегут, что ж, так им и слова не сказать? Что, мол, неправильно поступили, сбежамши?
- Слово-то сказать можно… Только не такое! А скажите лучше, как скучали без них, как ждали, да на грудь упадите. Богатырь, он ведь снаружи воинственный, а внутри нежный, как ребенок малый! На то ж мы и женщины, чтобы богатырей взращивать.
- Это что ж, Василиса, выходит, женщина сильнее богатыря?
- А и то верно! У них своя сила, а у нас своя.
- Ох, спасибо, Премудрая ты наша! Пойдем мы – дел теперь у нас невпроворот, а то наобижались – спасу нет!
Побежали Марья с Еленой по теремам, мыть-убираться, обиды растворять, мужей прощать. Делали все по-Василисиному, от души да от чистого сердца.
Где-то вдалеке Марьин муж так вдруг заскучал по ее пирогам, по рубашкам выглаженным да по светлому терему, что бросил он меч посередь боя, сказал Горынычу, что после додерется, и рванул домой, только пыль за ним клубами.
Еще дальше, на пристани морской, Еленин богатырь уж совсем было хотел на корабль сесть, да передумал – схватил котомку, и назад, к Елене. Понял он, что такой красы ненаглядной ему ни в каком зарубежье не сыскать.
А дома их жены встретили радостно, без упреков, с блинами-пирогами да горячими ласками. Тут богатырям уж и совсем хорошо стало!
А Обида Перетеровна потыкалась в закрытые двери, поскреблась в окошки, видит – тут ее не ждут, внутрь не пускают. Ну и пошла она по свету – других простачков искать. Только вы, раз сказку слышали – так теперь будьте начеку, дружбу с ней не заводите и в дом ее не пускайте. Нечего обиды перетирать, лучше жить да друг другу радоваться!
А кто слушал – молодец, помиритесь, наконец!

— А морда не треснет? – язвительно спросила Лапкина, и тут же завопила: лицо страждущего немедленно треснуло и развалилось пополам, как спелый арбуз, а то, что открылось внутри во всех анатомических подробностях, выглядело как в фильме ужасов.
Она припустила на первой космической скорости, и вскоре нищий остался далеко позади. Лапкина шла по городу – привычному и знакомому. Солнышко припекало, веял легкий ветерок, и Лапкина в который раз поразилась, как все натурально ощущается. Чересчур даже.
Впереди замаячило какое-то здание.
— Да это же моя родная школа! – ахнула Лапкина. – Да, она, чтоб мне провалиться!
Договорила она эту фразу уже на дне глубокой ямы, куда провалилась незамедлительно. Упала она на кучу мягкой земли, так что до членовредительства не дошло, но все равно хорошего было мало. Надо было как-то выбираться, не сидеть же тут, в яме, до скончания веков!
Лапкина, шипя и охая, стала карабкаться наверх, используя в качестве опоры корни и камни. Маникюру сразу наступил конец, да и новым босоножкам тоже пришлось несладко. Наконец, она перевалила через край и поднялась с четверенек.
— Блин!!! Вот это вилы!!! – с чувством сказала Лапкина, вытряхивая землю из босоножек.
В следующий момент она обалдело взирала на воткнувшиеся прямо перед ней деревенские вилы с мощными зубьями, на которые был насажен румяный блин. Лапкина сразу почувствовала, что ужасно голодна, но блин был несъедобен: изгваздан в земле и явственно попахивал навозом – вилы, видимо, были рабочими. Так что она проглотила слюнки и призадумалась.
— Так, из этого сна надо как-то выгребаться, — решила она. – Пора выплывать, иначе есть риск просто сойти с ума!
В следующий момент она уже сидела в утлом челноке, плывущем по бурному потоку, а в руках у нее красовалось весло, коим, по всей видимости, и следовало выгребаться, чтобы выплыть из сна. Лапкина рьяно заработала веслом, пытаясь править к берегу.
— Эй, держи, девушка! – крикнули ей с берега, и к челноку полетела бухта веревки.
Лапкина, изловчившись, сумела уцепиться за конец веревки и кое-как подтянулась к спасительной суше.
— Люди, помогите! – закричала она. – Со мной что-то непонятное происходит! Вытащите меня отсюда!
Она разглядела наконец-то своего спасителя – бравого корпусного мужчину в тельняшке и бескозырке, а поверх еще и оранжевый надувной жилет — видимо, спасателя. Мужчина Лапкиной показался надежным и сразу понравился, и она несколько приободрилась. Во всяком случае, она теперь была не одна, а это уже что-то.
— Сейчас мы этого важного кренделя обработаем, — пробормотала она себе под нос, прикидывая план блиц-обольщения. – Сейчас он будет наш…
Ах, зря она это сказала! Выскочив из лодки, она обнаружила, что тельняшка, бескозырка и прочая одежда валяется на бережку, а вместо мужчины среди них наблюдается… ну конечно, крендель! Крендель благоухал ванилью и корицей и выглядел очень аппетитно. Лапкина шмыгнула носом и отщипнула кусочек. Было вкусно. Она подкрепилась и утешила себя тем, что уж если познакомиться не удалось, так хоть поела.
— Так. Нет, правда, пора просыпаться, — вновь решила Лапкина. – Что-то меня этот сон уже напрягает…Неприятный какой-то сон! Сначала Пушкин мне сказал, что у меня язык как помело. . Потом этот дурацкий базар, жестянкой мне чуть голову не снесло… Этот типчик еще, с треснутой мордой лица… Потом я в яму провалилась, а потом мне вилы прилетели. И в конце концов, чуть не утонула! Во приключения-то, как в триллере! Утром расскажу Ленке с Машкой – облезут от зависти!
Ленка и Машка возникли ниоткуда – и Лапкина в ужасе завизжала. Обе ее лучшие подруги шли, как в том самом триллере – молча, зловеще, протягивая к ней руки, с которых кусками отваливалась облезающая кожа. На их лица было лучше и вовсе не смотреть – там зависть уже сделала свое черное дело, все уже конкретно приоблезло.
— Прочь! Сгинь! Исчезни! Чур меня! – взвыла Лапкина, и кошмарные призраки подруг послушно сгинули, как и не было.
— Полный мрак! – ошеломленно выдохнула Лапкина, и тут же наступила полная, кромешная тьма – словно солнышко выключили.
— Господи, да что же это такое? – взмолилась Лапкина, пытаясь разглядеть хоть искорку, хоть проблеск в этой чернильной темноте.
— Это то, о чем ты думаешь, — раздался голос из тьмы. – Оно воплотилось в жизнь, и ты имеешь наяву то, что до сих пор было только у тебя в голове.
— Ой, кто это? Это ты, Господи, да?
— Почти. Я – твой Внутренний Голос.
— У меня, что ли, внутренний голос имеется? Полный улет!
Не успела Лапкина закрыть рот, как ее подхватило, понесло куда-то вверх тормашками, пару раз кувыркнуло и плашмя шлепнуло оземь, даже искры из глаз посыпались. Впрочем, светлее от этого не стало.
— Осторожнее со словами, думай, что говоришь, — посоветовал Голос.
— Да я думаю! – плачущим голосом проговорила Лапкина, ощупывая руки-ноги – вроде все уцелело. – Только мне трудно думать, когда темно! Как тут свет включается?
— Мыслями. Подумай мысль – и выскажи вслух.
— Ну, это… Хочу, чтобы, а общем, стало светло! – объявила Лапкина.
Но светло не стало. Она еще немного подождала и спросила:
— Эй! Голос, ты здесь? Почему ничего не происходит? Я же говорю, а все равно темно.
— Нет у тебя мысленной чистоты. Речь засорена всякими словечками ненужными, вот и не получается внятного образа.
— И что делать?
— Вспомни, что тебе дан великий и могучий русский язык! – посоветовал Внутренний Голос. – Язык Пушкина, Лермонтова и прочих замечательных словотворцев! Учила, небось, стихи-то в школе?
— А? Стихи? Да, учила, — пробормотала Лапкина, пытаясь вспомнить хоть что-то из школьной программы. Но на ум, как назло, лезла только строчка «Угас, как светоч, дивный гений…» — что никак к ее ситуации не походило и даже могло усугубить.
— Вот, вспомнила! – ликующе крикнула она. – «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»!!! Пойдет?
Видимо, пошло, потому что мрак стремительно рассеялся, и над ее головой вновь засияло солнышко.
— Ой, получилось! – возликовала она, узрев свет. – Голос, а ты еще тут?
— Да я всегда тут, я же Внутренний, — успокоил ее Голос. – Ты просто ко мне раньше не прислушивалась, потому что у тебя в голове такой шумовой фон из мыслей, что тебе меня и не расслышать. Думаешь обо всем одновременно, с мысли на мысль перескакиваешь, да еще эти твои мусорные словечки…
— Ой, ты знаешь, голос, я уже и думать боюсь, не то что высказываться, — пожаловалась Лапкина. – Тут все сразу сбывается, и такая ерунда выходит – сплошные кошмарики.
В воздухе тут же деловито загудел целый рой налетевших из ниоткуда мелких насекомых – очевидно, кошмарики в жизнь воплотилис
— Отмени! – испугался Внутренний Голос. – Замучают ведь!
— Отменяю! – быстро замахала руками Лапкина, и кошмарики послушно исчезли. – Это что же, теперь надо за каждым словом следить?
— А ты как думала?! – подтвердил Голос. – Помнишь, в Библии написано, что когда Творец все создавал, то ВНАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО». Ну так ничего и не изменилось, и сейчас все так же. Вначале – слово, а потом оно на реальный план переходит. И ваше счастье, дорогое человечество, что еще не сразу переходит, иначе бы вам и недели не протянуть, с вашими-то мыслемешалками непочищенными и небрежной манерой выражаться.
— Да уж, я это на собственной шкуре испытала, — поежилась Лапкина. – Не успеешь что-нибудь сказать – оно сразу тут как тут. В общем, жизнь бьет ключом, и хорошо, что пока не по голове! А еще повезло, что это все во сне! А если бы в реале?
— Говорю же тебе – и в жизни сбывается, только не сразу! Так что лучше все-таки следить и за мыслями, и за речью. Говорить то, что думаешь, и думать, что говоришь!
— Это что же теперь, и слова не скажи просто так? – насупилась Лапкина. – А если все так говорят? Ну вот так уж нас научили!
— Не сочиняй, пожалуйста! – строго сказал Внутренний Голос. – Кто это вас учил «фильтровать базар» или желать кому-то «приложиться фэйсом об тэйбл»? Может быть, Пушкин?
— Нет, я точно такому не учил, — отмежевался невесть откуда материализовавшийся Пушкин. – Напротив, я старался сделать язык кристально чистым и легким, чтобы слова приятно выговаривались и были понятны всем.
«И долго буду я любезен тем народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал…», — патетически процитировал поэт.
— А я вас давно не перечитывала, — призналась Лапкина. – Все больше телевизор да Интернет, а там такое говорят и пишут!!! Дикторы слова путают, ударения не там ставят… Ведущие программ иной раз чуть ли не по фене ботают… А лексикончик в Интернете – это ваще! «Аццкие фишки, крутая телка, отпадный мэн, попса жжет, пипл хавает» – и всех делов!
— Бог мой! – воскликнул Пушкин, хватаясь за голову. – Как можно, право, так калечить великий и могучий русский язык??? Ей-богу, был бы жив – вызвал бы на дуэль!
— Всех не перестреляете, — угрюмо заметила Лапкина. – Знаете, сколько нас, таких…красноречивых? Что, к каждому во сне с пистолетом являться будете?
— Если это поможет – то и к каждому! — пылко вскинулся поэт. – Для того я и жил, чтобы глаголом жечь сердца людей!! «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» — это же я как раз о Слове говорил!
«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется», — вспомнилось вдруг Лапкиной. – А ведь я когда-то стихи любила… Даже в тетрадку выписывала те, что понравились. И по литературе у меня «пятерка» была. А потом как-то закрутилась, другие интересы пошли, другие компании… Я и не заметила, как у меня такая речь стала.
— Душа моя, так еще не поздно! – прижал руки к груди гений русской словесности. – Ведь Словом можно как поддержать, так и погубить! Причем погибнуть может весь мир – если люди не прекратят убивать его неправильными, нечистыми мыслями и словами. Надо же отдавать себе отчет, в самом деле…
— Ну, предположим, отдам я себе отчет, ну и что? Другие-то все равно так говорить будут! – неуверенно заметила Лапкина.
- Скажите, могу ли я просить вас – именно вас! – стать одной из первых, кто сознательно – сознательно! – примет на себя столь высокую миссию – возродить былую славу Великого и Могучего Русского Языка?
— Но разве я одна смогу что-нибудь сделать? – боязливо пискнула Лапкина. – От меня же ничего не зависит! Даже если я стану говорить, как академик всяческих наук, это же не спасет мир?
— Спасет, — заверил ее классик. – Сегодня – вы, завтра – еще кто-нибудь, а там, глядишь, и большинство людей перестанет употреблять эти жуткие слова и выражения, слепленные из тьмы и мрака. И тогда история повернется в другую сторону – не к Мраку, а к Свету! У человечества еще есть шанс, поверьте!
— Она еще спорит! – вмешался Внутренний Голос. – Как словами мир губить, так не страшно, а как спасать – так забоялась. А кто его должен спасать? Пушкин???
— Да нет, конечно, — засмеялась Лапкина. – Александр Сергеевич и так много чего для мира сделал. Ладно! Я согласна. Беру на себя такие повышенные обязательства. Буду спасать мир! Пусть даже и мысленно…
— Вот молодец! Ты ко мне прислушивайся, я тебе всегда подсказку дам, — обрадовался Внутренний Голос.
— Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты… — с жаром заговорил поэт, преклоняя перед ней колено. – Честь и хвала вам, о храбрая дева! Благодарное человечество вас не забудет!
— Ах, да что же вы меня так смущаете! – в полном смятении вскричала Лапкина. – Сам Пушкин! Передо мной! На коленях! Я сейчас рухну…
… Лапкина проснулась от того, что и впрямь рухнула с кровати.
— Ой, мамочки мои, — простонала она, потирая ушибленное колено. – К чер… ой, то есть нет, туда не надо. Ну и сон, право слово!
— Не соблаговолите ли вы переместиться в ванную для принятия водных процедур? – церемонно подсказал Внутренний Голос. – Советую, очень, знаете ли, отрезвляет!
И Лапкина, изящно придерживая двумя пальчиками подол фланелевой ночной рубашки, поплыла в ванную, ощущая себя Великой и Могучей, как русский язык. А как себя еще может ощущать человек, участвующий в спасении родного языка и даже целого человечества???

Представьте себе: приходит человечек в этот мир. Одно дело, если ему говорят: «Миленький, здравствуй, как мы тебя ждали, как хорошо, что ты родился!». Хороший код, позитивный! Этот человечек радостно расти будет, и Мир для него – добрый и приветливый. А другое дело – если мамашка орет: «Да чтобы я еще раз рожала? Еще раз эту боль терпеть? Да ни за что!». Сами посудите: только родился, а уже виноватым себя чувствует, маме же больно сделал! Ну и как он по жизни идти будет? Все бочком, бочком, с опаской, как бы не навредить кому. Или, наоборот, напролом – а вот вам всем, я такой, получайте!
Или вот подрастает человечек и слышит: «Ты у меня золотце, солнышко любимое, я в тебя верю, у тебя все получится!». Он и в себя верить начинает, и что все у него получится. А если ему твердят: «Ты что косорукий такой? Вечно у тебя все из рук валится! Вон, бери пример с Васеньки из 45 квартиры – маму слушается и на скрипочке играет!». Раз его так «закодируют», другой, он да и поверит! А как же маме с папой не верить? Они ж для него как боги! Со временем бояться начнет, ронять все, а Ваське под шумок может и на скрипочку наступить – чтобы некого в пример было ставить.
А вот человек уже почти взрослый. И тут Слово все определяет! Одной девочке родители внушают: «Не торопись, ты самая лучшая! У тебя судьба счастливая, смотри, сколько кавалеров твоего внимания добиваются!». Эта девочка королевой себя чувствует, никуда не торопится, и замуж выйдет не за кого попало, а за кого Душа подскажет. А иные родители ведь как девочек воспитывают: «Куда опять губы накрасила, шалава? Смотри, в подоле принесешь, я тебя вместе с твоим байстрюком из дома выгоню, и живи как знаешь!». Вот и какая Реальность зашифрована в таком Слове???
Эх, да что говорить! Нет уже того уважения к Слову, как раньше было. Вот у соседей ребенок заболел. Вокруг него все вьются: «Ах! Он у нас такой слабенький! Он такой болезненный! У него тонкая нервная организация, он на все так чувствительно реагирует!». Ну, вот вам и кодировка на болезнь. «Слабенький, хилый, чувствительный» — больничный маме раз в два месяца обеспечен. А во дворе соседский пацан носится – шапка слетела, шарф развязался, за шиворотом – снег, под носом – сосулька, а отец смотрит с гордостью: «Мужик! Богатырь! Глянь-ка, всех в снежки переиграл!». Это совсем другой шифр, на здоровье.
Я всегда всем говорю: «Следите за тем, что говорите! Правда ведь, слово не воробей – вылетит, не поймаешь!». Вздохнешь: «Эх, жисть моя, жистянка!» — и какая картинка вырисовывается? Правильно, безнадега сплошная. А скажешь: «Блин! Жизнь – интересная штука», она и правда все интереснее становится.
Ну ладно, взрослые себе сами жизнь складывают. Но детишек-то, детишек пожалейте! Им-то за что? Не должны они расплачиваться за вашу «остаточную магию».
Вот поэтому я – маг-дешифровщик. Как услышу «вредную магию» в виде слов – сразу ее расшифровываю и перекодирую.
Услышу на улице: «Да чтоб ты провалился!», и сразу дешифрую: «Ты провалишься – я возвышусь!», а потом перекодирую: «Душевного равновесия вам обоим!».
Или мужчина женщине нежно так: «Ах ты чувырлочка моя!», а я сразу дешифрую: «Любит, но стесняется сказать», и перекодирую: «Любимая, единственная!».
Девушка парню своему кричит: «Ненавижу, пошел вон, урод, не звони мне больше!», а я дешифрую: «Люблю, но ревную, обиделась, плохо мне!», и перекодирую: «Совет да Любовь, Совет да любовь!».
Такая вот у меня работа. Целыми днями или по городу гуляю, или сижу в парке, дешифрую. Меня в городе знают, подходят иногда, совета просят. Как бы, мол, мою проблему дешифровать? А потом и перекодировать? А я никому не отказываю. Раз мне такие способности даны, я их во благо всем использовать должен. Так справедливо.
Так вот, открою вам секрет. Я ведь говорил – магические способности от рождения всем даны, кто «по образу и подобию». Так что вы и сами можете попробовать дешифровать свой вредоносный код, здесь сложности никакой нет. Если у вас в жизни есть какая проблемка, вы ее на листочке запишите, чтобы недлинно и ясно. А потом вспоминайте, от кого вам такое Слово пришло – это обязательно!
Например, боитесь вы решения принимать. Ну боитесь, и все! И живот как-то сжимается, и в пот бросает, и время тянете, и вообще – страшно. Записали?
А теперь – вспоминайте, кто вас «закодировал-заколдовал». Ага! Вот бабушка над вами причитает: «Ой, внученька дорогая, только не ошибись, не обожгись!». А потом вам учительница строго говорит: «Это что же такое? Опять ошибка? Бездарь! Двойка!». А еще мама вам все твердит: «Подумай, взвесь! Ты не имеешь права ошибаться!».
Ну как? Вот вам и код. А теперь – дешифровка: «Мы за тебя волнуемся! Мы хотим, чтобы ты была само совершенство! Чтобы ты никуда не вляпалась, по жизни прошла на пуантах и в белых перчаточках, и чтоб ни пятнышка, ни изъяна!».
Ах, дорогие мои, послушайте старого Мага-дешифровщика! Не бывает так, чтобы на пуантах и без изъяна. Ваши ошибки – это и ваши приобретения. Ваш опыт! Чужой вам не поможет, так что не робейте – набирайте свой!
Ну, а коль дешифровали – можно и перекодировать. Это проще простого. Представьте перед собой всех, кто вас закодировал, и скажите им: «Милые вы мои! Я ж понимаю – вы не со зла. Кто от страха, кто из заботы, кто для порядка. Нет у меня к вам претензий, а только Любовь и Благодарность. А теперь заберите себе свое, а мне отдайте мое!». И представьте, как вы им что-то отдаете – может, шкатулку, может, узелок, а может – фигурку какую, как придумается! А у них что-то свое забираете. Поклонитесь им – можно мысленно, а неплохо и по-настоящему, в пояс. И ступайте себе с Богом в свою жизнь. И не бойтесь вы жить – это ж так весело, в сущности! Если Слово верное знаешь…
Ну вот, рассказал про свою Магию, теперь и помирать не страшно. Я вам Слово передал, а вы детям своим расскажете, а потом – внукам. Так и будет жить в веках Древняя Магия. Та самая, изначальная, которую Создатель нам подарил. Вместе с первым Словом…

И, не дожидаясь приглашения, обошел Кукина и отправился прямиком на кухню. А чего и спрашивать было – планировка-то одинаковая…
— Я к тебе по-соседски пришел, посидеть, побалакать, — миролюбиво сказал Поспелов. – Не пустой, между прочим!
— Не о чем мне с тобой разговаривать! – начал было Кукин, но тут Поспелов начал из пакета всякие вкусности доставать: хлебушек черный, банку консервов, сыра кусок, а под конец и заветную бутылочку вытащил.
— Меня, если что, Степанычем кличут. А тебя как звать-величать?
— А зачем тебе? Василий я. И батя мой Василием был. Ты это… отравить меня, что ли, решил? – неуверенно спросил Кукин, щуря подозрительные глазки.
— Ага. И сам с тобой отравлюсь, — согласно кивнул сосед. – Ножик давай, хозяин, чего стоишь!
— А ну как я тебя этим ножиком зарежу? – не унимался Кукин.
— Ну так сразу и помянешь заодно, — хмыкнул Поспелов. – Только, думаю, не станешь ты меня резать. Что же ты, алкаш распоследний – в одиночку пить? А окромя меня, никто тут с тобой трапезу делить не захочет, побоится.
Кукин не нашелся что ответить и потому молча потрусил за ножиком. И даже капусты квашеной достал – чтобы уж не совсем нахлебником за столом себя чувствовать. Сели, налили…
— Ну, за новоселье! – предложил Поспелов.
— Давай, — и Кукин махнул рюмочку. – Только было бы за что пить! Загнали на край света, даромоеды, воры, убийцы! Сами на виллах жируют, а мы тут, как ссыльные!
— Э, ты погоди ругаться! – остановил его Поспелов. – Чего ты так – не в Сибирь же нас сослали? Наоборот, край города, близость к природе…
— К помойке, ты хотел сказать? – язвительно отозвался Кукин. – Где ты тут природу видишь? Свалка там, пустырь и свалка!
— Так это пока только, — ответил Поспелов. – Погоди, дай время – будет там сад.
— С какого это перепугу? Кто тебе его там посадит? Жди, разбежались!
— А чего ждать? Мы и посадим! – уверенно сказал Поспелов.
— Мы? – задохнулся от возмущения Кукин. – Да неужели??? Почему это мы должны чужие помойки разбирать???
— А кто же? – удивился Поспелов. – Другим она вроде не мешает. А нам – так даже очень. Ну и чего тогда ждать? Надо взять – и сделать себе красиво. Давай за красоту?
— За красоту так за красоту. Только ты скажи мне – неужели мы, пенсионеры, не заслужили, чтобы нам красоту на блюдечке преподнесли? Я всю жизнь на государство пахал, налоги платил, здоровье на производстве положил, а теперь оно мне сунуло однокомнатную на выселках, с панорамой на помойку – и гуляй, Вася?
— Ну, не знаю, как ты, Василий, из какого терема ты сюда переселился, а я так из барака деревянного, который еще довоенной постройки. А тут – горячая вода, балкон, санузел. Мне – так за счастье.
— Да и я не в хоромах проживал, — махнул рукой Кукин. – Из аварийного дома, щели в палец толщиной, ничего хорошего. Но помойки там не было! Не было!
— Да далась тебе эта помойка! – подивился Поспелов. – Что ты в нее уперся? Сам себе настроение портишь.
— А раздражает она меня! – немедленно обозлился Кукин. – От того и в расстройстве пребываю. Может, вид этой помойки меня каждый день к смерти приближает!
— Ну, брат, это ты сказанул! – покачал головой Поспелов. – Если так, то я и вообще жить не должен бы.
— Это почему же? – запальчиво спросил Кукин, который не любил, когда его в чем-то обходили. Даже в перспективе смерти.
— А вот и потому. Потому что я с самого детства все время только и видел, что помойку. Район рабочий, чисто, понимаешь ли, пролетарский, барак на 10 семей, пьянство – дело обыденное, мужья пьют, жены скандалят. И окна наши выходили – не поверишь! – на помойку. А я в детстве ноги застудил и обезножел, ходить не мог. Вот и сидел дома у окна, на эту самую помойку любовался…
— Врешь, — не поверил Кукин.
— А чего мне врать-то? Какой резон? Так и было все. Мать с отцом на работе целый день, время послевоенное, голодное, возиться со мной некому было. Вот и пришлось выживать, как сам соображу.
— Ну и как ты выгребся? Сейчас же на своих ногах? Как встал-то?
— А вот так и встал. Мне отец откуда-то карту мира притащил, на стенку повесил. Вот я на нее посмотрю – и сижу, любуюсь на помойку, представляю себя великим путешественником. Горы мусора – Монблан и Эверест, крысы и собаки – дикие архары и лошади Пржевальского, а я вроде как все это исследую… Потом дворник все это лопатой сгребет и уберет, и снова горы растут. А я представляю, что это эпоха сменилась, и мир заново все переделывает…
— Эй, сосед! Ты того… не перебрал? – обеспокоился Кукин. – А то тебе крысы Пржевальского уже мерещатся.
— Сам ты крыса Пржевальского, — беззлобно усмехнулся Поспелов. – Мне, может, в том и спасение было, что я мир видел не таким, какой он есть, а каким я его видеть желаю. И верил в это! Свято верил, что встану и пойду, и сам все эти горы увижу.
— Ну и что? Увидел? – спросил Кукин.

А к вечеру женщины на теннисном столе, что строители во дворе в рамках благоустройства сделали, поляну для работничков накрыли – кто что из дома притащил. Дети тут же бегают, за своих родителей гордые… Оживление, веселье… Кукин пыхтел и злился, и сам не мог понять, почему. Если с балкона посмотреть – то не так уж много мужики и разгребли, помойка не маленькая была, и мусор уже местами спрессовался. Но все равно – кусок территории у помойки они отвоевали!
На следующий день Поспелов опять вышел с утра, и бригада его тоже пораньше проснулась. Кукин подсматривал из-за штор, досадовал сам на себя, но не мог отойти – интересно ему было, как там у них. И всю неделю так. В будние дни, конечно, у Поспелова помощников было поменьше, но все равно были. Кому-то же в смену идти, а кто-то и в отпуске, вот и выходили потрудиться на благо общества.
А пустырь уже практически очистился. Помойка сдала свои позиции. Красоты особой не наблюдалось, но…
— Интересно, что там этот чудак видит вместо голого пустыря? – задавался вопросом Кукин и сам себя ругал: да какое ему дело, что там видят всякие беспочвенные мечтатели, не сказать еще хужей?
Как-то Кукин, возвращаясь из магазина, столкнулся у подъезда с Мячиковыми с первого этажа. Мячиков вел под ручку женушку свою пузатую, которой, похоже, вот-вот время рожать.
— Добрый день, — поздоровался Мячиков.
— Добрый, — буркнул Кукин, пряча глаза.
— Ой, мы так вам благодарны, что вы сразу передали деньги на ремонт, в возмещение ущерба, — затараторила Мячикова. – А то бы мы до родов не успели все поправить, а как же ребеночку-то в сырости? Спасибо, не ожидали даже.
— Чего? – опешил Кукин. – Какие деньги, какой ремонт?
Но Мячиковы уже в подъезд прошли.
— Сосед! Его происки! – осенило его, и он мигом рассвирепел. Да так, что кинулся по лестнице рысью, как в молодости. В кнопку звонка он ударил, как будто хотел разнести ее вдребезги.
— Я тебя сейчас зарою! Твоей же лопатой! – завопил он, как только дверь приоткрылась. – Ты чего меня позоришь? Это ты им деньги сунул?
— Ох, не шуми, — попросил Поспелов, морщась. – Ну ты и крикливый, Васильич…
Выглядел он неважно, прямо сказать. Весь скукоженный и перекошенный, словно старый башмак, и на лице – страдание.
— Что ты тут мне рожи корчишь? – сурово спросил Кукин. – Думаешь, разжалобишь? Нет, ты мне сейчас за все ответишь!
— Давай, я потом за все отвечу? – предложил Поспелов. – На меня тут радикулит напал и пока что побеждает…
— Так тебе и надо! Меньше будешь выпендриваться! Сады он, понимаешь, высаживает, садист-мазохист… – мстительно сказал Кукин. – Чего, больно?
— Нет, приятно, — с укоризной ответил Поспелов. – Чего, ни разу не встречался с этим зверем?
— Встречался, — мрачно проинформировал Кукин. – Сейчас, погодь, мазь принесу. Жарит – как в адском пекле, но и боль снимает на раз. Погодь…
…Мазь ли помогла, или дружеское участие, но только вскоре Поспелов уже снова был на пустыре. Стоял, смотрел из-под руки, как капитан корабля на бескрайние волны, и не заметил, как сзади к нему кто-то подошел.
— Чего? Опять жизнь выдумываешь?
— Ох, Васильич! Ты чего подкрался, как вражеский лазутчик? Напугал, понимаешь…
— Тебя напугаешь, как же, — пробормотал довольный Кукин. – Ну так чего?
— Да вот, соображаю, как тут деревья посадим. Помнишь стих: «Через 4 года здесь будет город-сад»? Хочу, чтобы через 4 года здесь был сад. И точка! Я это вижу!
— Вона как… Видишь, стало быть…
Кукин замялся, затоптался, а потом выдавил:
- Слышь, Поспелов! Я знаю, где саженцы взять. Я ж раньше в зеленхозе работал, у меня там связи. Могу посодействовать. В порядке благотворительности.
- Ну так это ж отлично! – обрадовался Поспелов. – Я тут голову ломаю, где денег на саженцы добыть, а тут ты, как спаситель прямо.
- Ну ладно, чего там, — проворчал Кукин, неумело улыбаясь. – А вдруг не врешь, и вырастет сад? Посмотреть охота… Четыре года – не срок, авось доживем…
- Обязательно доживем, — пообещал Поспелов. – Это дом с окнами на помойку жизнь укорачивает. А дом с окнами на сад – увеличивает. Это то, во что я всю жизнь верю. А ты?
- Поживем – увидим, — ворчливо пробурчал Кукин. – А ты планировку еще не прикидывал? Нет? Ну вот, я так и знал… Тут профессионал нужен! Вдруг на этом месте уже жилой массив запроектирован? Это место застолбить надо! Чтоб больше никто не сунулся! Бумаги нужные выправить…
- Ну? А как? По инстанциям, что ли, идти? – обеспокоился Поспелов. – Не люблю я с чиновниками общаться, не понимаю я их…
- Не дрейфь! – бодро утешил его Кукин. – Мы на них общественность напустим. В лице меня. Это ты меня еще не знаешь! Я у них любое разрешение из глотки вырву! Они сами на блюдечке принесут, лишь бы отвязаться.
- Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Поспелов. – Ох, даже весело стало. Посмотрел бы я, какой чиновник против тебя устоит! Это хорошо, что у нас такой боевой сосед имеется.
- То-то! – приосанился Кукин. – Куда бы вы все без меня? Значит, смотри…
Кукин увлекся, глаза его сверкали. В его глазах уже шумел-колыхался зеленый сад, посаженный 4 года назад. Дом с видом на помойку уплывал, как страшный сон.
Жизнь только начиналась…

- Ну да! У мужа любовница, давно уже, он к ней бегает, врет все время, прямо сил никаких нет.
- А вы что?
- Ну что я? Меня-то кто спрашивает??? Появился в моей жизни другой человек, вроде как отношения у нас.
- Так вы эти новые отношения – в жертву?
- Да… Чтобы семью сохранить.
- Чью? Вы ж сами говорите, у мужа – другая женщина. У вас – другой мужчина. Где ж тут семья?
- Ну и что? По паспорту-то мы – все еще женаты! Значит, семья.
- То есть вас все устраивает?
- Нет! Нет! Ну как это может устраивать? Я все время плачу, переживаю!
- Но променять на новые отношения ни за что не согласитесь, да?
- Ну, не такие уж они глубокие, так, времяпровождение… В общем, мне не жалко!
- Ну, если вам не жалко, тогда нам – тем более. Давайте вашу жертву.
- А мне говорили, у вас туту кино показывают. Про будущее! Почему мне не показываете?
- Кино тут разное бывает. Кому про будущее, кому про прошлое… Мы вам про настоящее покажем, хотите?
- Конечно, хочу! А то как-то быстро это все. Я и подготовиться морально не успела!
- Включаем, смотрите.
- Ой, ой! Это же я! Боже мой, я что, вот так выгляжу??? Да вранье! Я за собой ухаживаю.
- Ну, у нас тут не соцреализм. Это ваша душа таким образом на внешнем виде отражается.
- Что, вот так отражается??? Плечи вниз, губы в линию, глаза тусклые, волосы повисшие…
- Так всегда выглядят люди, если душа плачет…
- А это что за мальчик? Почему мне его так жалко? Славненький какой… Смотрите, смотрите, как он к моему животу прижимается!
- Не узнали, да? Это ваш муж. В проекции души.
- Муж? Что за ерунда! Он взрослый человек!
- А в душе – ребенок. И прижимается, как к мамочке…
- Да он и в жизни так! Всегда ко мне прислушивается. Прислоняется. Тянется!
- Значит, не вы к нему, а он к вам?
- Ну, я с детства усвоила – женщина должна быть сильнее, мудрее, решительнее. Она должна и семьей руководить, и мужа направлять!
- Ну так оно и есть. Сильная, мудрая решительная мамочка руководит своим мальчиком-мужем. И поругает, и пожалеет, и приголубит, и простит. А что вы хотели?
- Очень интересно! Но ведь я ему не мамочка, я ему жена! А там, на экране… Он такой виноватый, и к лахудре своей вот-вот опять побежит, а я его все равно люблю!
- Конечно, разумеется, так оно и случается: мальчик поиграет в песочнице, и вернется домой. К родной мамуле. Поплачет в фартук, повинится… Ладно, конец фильма. Давайте завершать нашу встречу. Будете любовь в жертву приносить? Не передумали?
- А будущее? Почему вы мне будущее не показали?
- А его у вас нет. При таком настоящем – сбежит ваш выросший «малыш», не к другой женщине, так в болезнь. Или вовсе – в никуда. В общем, найдет способ вырваться из-под маминой юбки. Ему ж тоже расти охота…
- Но что же мне делать??? Ради чего я тогда себя буду в жертву приносить???
- А вам виднее. Может, вам быть мамочкой безумно нравится! Больше, чем женой.
- Нет! Мне нравится быть любимой женщиной!
- Ну, мамочки тоже бывают любимыми женщинами, даже часто. Так что? Готовы принести себя в жертву? Ради сохранения того, что имеете, и чтобы муж так и оставался мальчиком?
- Нет… Не готова. Мне надо подумать.
- Конечно, конечно. Мы всегда даем время на раздумья.
- А советы вы даете?
- Охотно и с удовольствием.
- Скажите, а что нужно сделать, чтобы мой муж… ну, вырос, что ли?
- Наверное, перестать быть мамочкой. Повернуться лицом к себе и научиться быть Женщиной. Обольстительной, волнующей, загадочной, желанной. Такой цветы дарить хочется и серенады петь, а не плакать у нее на теплой мягкой груди.
- Да? Вы думаете, поможет?
- Обычно помогает. Ну, это в том случае, если вы все-таки выберете быть Женщиной. Но если что – вы приходите! Отношения у вас замечательные просто, мы их с удовольствием возьмем. Знаете, сколько людей в мире о таких отношениях мечтают? Так что, если надумаете пожертвовать в пользу нуждающихся – милости просим!
- Я подумаю…
№853 растерянно выходит из кабинета, судорожно прижимая к груди отношения. №854, обмирая от волнения, заходит в кабинет.
- Готова пожертвовать своими интересами ради того, чтобы только мамочка не огорчалась.
Дверь закрывается, дальше ничего не слышно. По коридору прохаживаются люди, прижимая к груди желания, способности, карьеры, таланты, возможности, любовь – все то, что они готовы самоотверженно принести в жертву…

— Ну, не все, — смутилась Лялькина. – Хотя, в принципе, много кому не лень. Только и успевай отражать, это вы правду говорите.
— Не думала, почему так?
— Ну, думала… Только так и не поняла. Почему с другими такого не происходит? Почему я агрессию притягиваю, как громоотвод молнии?
— Да потому что в тебе этой агрессии полным-полно, под самую завязку, — торжествующе объявила бабуся.
— Во мне? Но я никого… никогда… ни за что… — Лялькина аж задохнулась от такой несправедливости.
— Тихо, тихо! Не надо так бурно реагировать, детка. Вот в тебя злые недруги стрелы черные мечут – как думаешь, попадают они в цель?
— Еще как попадают, — всхлипнула Лялькина. – Все сердце изранено!
— Ай-ай, такая молоденькая, а сердечко, гляжу, уже насквозь больное, — посочувствовала прозорливая бабка. – Так я и говорю: вся агрессия в тебя попадает и в тебе застревает, а выпускать ты ее не знаешь как, все в себе держишь. А все потому, что мечом ты махать не умеешь, а щита у тебя достойного нет. Никаких у тебя доспехов! Нечем тебе агрессию отражать!
— Меча? Щита? Бабушка, да вы о чем? – удивилась Лялькина. – 21 век на дворе! Какие доспехи?
— Невидимые, — гнула свою линию бабуся. – Такие доспехи завсегда у человека иметься должны, они наследные, по роду передаются, из поколение в поколение, да времена теперь такие наступили – растеряли мудрость веков, деткам в наследство теперь все больше завещают квартиры да машины, а о самом главном-то и позабыли!
— Какое наследство? О чем позабыли?
— Как ты думаешь, почему им всем удается тебя обидеть, а им хоть бы хны?
— Потому что я не могу себе позволить опускаться до их уровня! – с достоинством ответила Лялькина. – Я же человек интеллигентный, цивилизованный. А они… дикари какие-то!
— Вот пока ты интеллигентно пыхтишь, дикарь уже в тебя стрелу выпустил! У него-то и щит есть, и меч, и колчан со стрелами – он же агрессивный, да и опыт у него! Потому и попадает в тебя точнехонько, без промаха! А если бы у тебя щит был, тогда что?
— Ну, отскочила бы стрела от щита, — подумав, предположила Лялькина.
— Верно говоришь! Так вот, я тебе сейчас такой щит подарю.
— А удобно? – засомневалась Лялькина. – Может, я его у вас куплю?
- Я не продаю. Я просто так, задаром отдам. Мне не жалко!
— Ну, давайте, спасибо большое, - согласилась Лялькина, раскрывая сумку.
— Да не в сумку клади, а в голову! Говорю же, незримый он!
— А, ну ладно! Я вся внимание.
— Так вот, все очень просто. Сначала надо тебе поведать легенду про Зеркало Мира. А история такая: когда-то, в незапамятные времена, Боги создали волшебное зеркало, чтобы весь мир в нем отражался. И каждый человек, посмотревшись в это зеркало, мог увидеть, что он подобен Богам, и познать все тайны мироздания, все взаимосвязи и механизмы. Боги завещали это зеркало людям, и долгое время оно хранилось на земле и помогало людям быть чище, лучше, добрее, и помнить, что все они – частички Единого Целого. Не было тогда ни войн, ни раздоров, ни противостояния – разве станут части Целого против друг друга выступать? Нет, как и левая рука против правой не станет бороться. Люди тогда желали друг другу только добра, потому что это сразу на всех отражалось, и на тебе тоже. «здравствуйте», «спасибо», «будьте здоровы», «всего хорошего» — это же еще с тех пор традиция идет…
Но однажды зеркало разбилось. Никто не помнит, почему так произошло. Может, небрежно хранили, может, бес попутал, а может, катастрофа какая приключилась – нам о том неведомо. А только разлетелось Зеркало Мира на миллионы мелки осколков, и каждый из них теперь уже не мог отражать Единого Целого, а отражал только маленькую часть. И растерялись люди: перестали они целостность ощущать. Стали они мнить о себе разное – то, что одни лучше, а другие хуже, и то, что надо бы у других осколки отобрать – тогда свое зеркало больше получится. Так и додумались до ссор и распрей, до войн за место под солнцем. А потом одни объявили себя наследниками Богов, а других стали считать низшими, недостойными. И стали они желать друг другу зла: «чтоб тебя приподняло и шлепнуло», «да провались ты», «будь ты проклят»… Но не понимали они, что хоть зеркало и разбилось – а Закон Отражений по-прежнему действует. И гласит он, что если ты другому что-то послал, оно к тебе и вернется, на тебе и отразится.
Хорошо еще, что не буквально такие пожелания сбываются, а то бы человечество себя за неделю извело! Но все одно – содержится в таких словах жгучий яд, и добра от него не жди. Отравленные стрелы летят во все стороны и разят всех, кто под них попадает. Вот такая легенда…
— Ну, замечательно, — в замешательстве проговорила Лялькина. – Но я-то при чем? Почему кто-то эти стрелы ядовитые мечет, а я как мишень?
— А ты не поняла? – удивилась бабуся. – Да проще простого! Ты ж, детка, такие же мечешь, только молча! Думаешь, если воспитанность соблюдаешь, вслух не говоришь, так и все, белая и пушистая? Как бы не так! Ты тоже целостности не ощущаешь, противопоставляешь себя другим. Ты хорошая – они плохие, да? А они то же самое про тебя думают. Вот так и отражаете друг друга. Замкнутый круг!
— И что же мне делать, я никак не пойму? – прохныкала Лялькина. – Вслух, что ли, говорить все, что я о них думаю? Такой же хамкой заделаться? Не хочу я так!
— И не надо. Есть способ!
— Какой? Какой? – заинтересовалась Лялькина.
— Тот самый щит, о котором я тебе битый час толкую. Все просто: тебе гадость какую скажут или сделают, а ты, вместо того, чтобы ядом наливаться, мысленно пожелай себе чего-нибудь хорошего и добавь: «и вам того же». Вот и все!
— Это как? – напрягла мозги Лялькина. – Что-то не пойму я…
— Да очень просто! Вот хочется тебе сказать «чтоб ты провалилась», а ты подумай «чтоб тебе жениха хорошего найти!». Да с сердцем так подумай, энергично! Сама хочешь, небось, жениха-то?
— Это к делу не относится, — смутилась Лялькина, которая действительно числилась в незамужних и жениха ой как хотела. – А вы лучше скажите, раз мы части Единого Целого, почему одни люди хорошие, а другие… не очень? Ну, просто даже злые?
— Потому что каждый в своем осколке видит малую толику Целого. А в Едином Целом – в нем ведь всего понемногу есть. Это как в хлебе. Если дрожжи, вода, соль и мука по отдельности – невкусно, и есть не станешь. А если все смешать да выпечь – вкуснятина, за уши не оттащишь.
— А мой дедушка то же самое про бражку говорил, — заулыбалась Лялькина.
— Ну вот видишь, значит не одна я мудрость тебе передаю, — засмеялась и бабулька. – Ты попробуй, попробуй! Все быстро меняться начнет, вот увидишь!
— Ага, а если я пожелаю хорошего, а человек еще больше обозлится? – вдруг обеспокоилась Лялькина. – Вдруг он ни во что хорошее и вовсе не верит?
— Ну и пусть не верит. Ты же не для него стараешься, а для себя. Говорю тебе – желай хорошего, оно к тебе и вернется, по Закону Отражения. Это самый лучший в мире щит, ты уж мне поверь. А то сидишь, думаешь: «Вот старая, из ума выжила, сказки какие-то рассказывает».
— Я… Я не… — залепетала Лялькина, которая действительно что-то такое подумывала.
— Да ладно, я не обижаюсь, — добродушно махнула рукой бабуся. — Если б я мысли чужие слышала да еще и обижалась, давно бы рассыпалась от горя. Иногда люди такое думают, что хоть святых выноси!
— Трудно, наверное, вам, если вы все мысли слышите?
— Ничего, я привыкшая. Главное – добра желать, вот и вся наука. Так и живу.
Тут бабушке пришло время выходить, а Лялькина на следующей вышла. Шла домой и думала: что это вообще было? И что тут ложь, что правда? А может, бабуська и впрямь вовсе из ума выжила по старости лет? Но тут она спохватилась и выбросила из головы эту мысль: а что если по Закону Отражений к ней вернется, что же ей, из ума теперь выживать? Нет уж, спасибочки!
И, как назло, у подъезда столкнулась с Егоровной, местной скандалисткой, которую все соседи боялись и недолюбливали, а уж связываться с ней и вовсе избегали. Поговаривали даже, что она – энергетический вампир и живет за счет высасывания чужой энергии, и Лялькина с этим была горячо согласна. Ее – так каждый раз высасывала.
— Ага, тебя-то мне и надо! – трубно провозгласила Егоровна. – Это твоя кошка мои цветочки перекопала? Я ее на живодерню сдам! А тебя к ответственности привлеку!
Прежде Лялькина обычно замирала перед Егоровной, как кролик перед удавом, позволяла выжать себя как лимон, а потом бежала домой плакать, но тут она вспомнила науку своей старенькой попутчицы, закон отражений, и…
— Будьте здоровы, Егоровна, — внятно сказала Лялькина, не сбавляя скорости.
Егоровна сначала замерла, а потом уперла руки в боки и возвысила голос:
— Здорова, говоришь? Да ты издеваешься, что ли? С вами тут вообще рехнешься, какое здоровье???
«Чтоб ты облезла, — привычно хотела подумать Лялькина, и тут же, спохватившись, переиграла. – Чтоб ты расцвела и заколосилась!».
Мысль показалась ей такой забавной, что она даже хихикнула. Егоровна продолжала голосить, уже за спиной, а Лялькина спокойно вошла в подъезд и поднялась к себе в квартиру.
— Надо же, не пробила! – в полном изумлении проговорила она, пялясь на себя в зеркало в прихожей. – Слышь, Егоровна! Не пробила ты меня! Действует щит, действует!
На следующий день Лялькина испробовала щит на работе – и там все получилось! Начальнице Лялькина пожелала счастливого отдыха на Багамах, коллеге-змеище – хорошо оплачиваемой работы, вредному клиенту – крупный выигрыш в лотерею. К концу рабочего дня Лялькина пребывала в замечательном расположении духа. Стрелы, истекающие ядом, до нее просто не долетали!!!
А в скором времени ехала посвежевшая и помолодевшая Лялькина в автобусе, и на какой-то остановке вошла та самая бабища с сумкой, которая когда-то нанесла урон лялькинским колготкам (о боже, как давно это было!!!), зато принесла судьбоносную встречу с волшебной бабулькой. Теперь бабища прицепилась к мужчине интеллигентного вида, который попался ей под горячую руку. Мужчина бледнел, краснел и, по всему, с трудом сдерживался, чтобы не вступить в перепалку.
«Чтоб у тебя твой поганый язык отсох, старая ведьма», — Лялькина вдруг поняла, о чем думает мужчина. Э, нет, это было не дело! — «Чтоб у тебя оказался рот, полный рахат-лукума, божий одуванчик», — наспех придумала за него Лялькина и оглянулась.
— Молодой человек, идите сюда! – позвала она. – Тут место есть. А мне нужна ваша помощь. Пожалуйста!
Мужчина глянул на нее с благодарностью, как на спасительницу, и резво двинулся к Лялькиной.
— Садитесь, — пригласила она. – Зацепило?
— Еще как, — признался мужчина. – Как я не люблю таких скандальных ситуаций! Но почему-то все время в них попадаю. Прямо проклятие какое-то!
— Точно. Проклятие! Но я знаю, как его снять, — загадочно сказала Лялькина. – Вы что-нибудь слышали про Зеркало Мира? А про Закон Отражения? Как, и щита у вас до сих пор нет?
Мужчина ничего такого, разумеется, не слышал, но очень заинтересовался. И Лялькиной пришлось пригласить его на чашечку чая, поскольку уже была ее остановка. Они встретились еще раз, и еще… А что было потом – вы уж и сами догадались. Потому что Лялькина к тому времени нажелала частичкам Единого Целого столько хорошего, что это просто не могло к ней не вернуться. По Закону Отражения!

— Ох уж и веселья-то, когда все не на своих местах! – подивился Хозяин.
— А какая радость, если все изо дня в день одинаково? – не согласилась Хозяйка. – А еще… Ты знаешь, эта старенькая корзинка очень мудрая! Я с ней порою советуюсь. Если сомневаюсь, не знаю, как поступить – я ее спрашиваю. И знаешь, мне кажется, что корзинка мне мудрые решения подсказывает! Нет, правда!!!
— А знаешь что? – вдруг придумал Хозяин. – Если тебе твоя корзинка так дорога, давай мы ее на легкую работу определим? Ну, как заслуженную пенсионерку!
— Это как же? – заинтересовалась Хозяйка, прижимая к животу свою любимую корзинку.
— А вот скоро у нашей кошечки потомство ожидается. Давай мы в корзинку мягких тряпочек постелем, и пусть там наша Муська со своим выводком обитает.
— Ой, здорово! – обрадовалась Хозяйка. – Как ты до этого додумался?
— Сам не знаю. Может, корзинка твоя надоумила?
— Очень может быть! Она такая… Хорошо, что ты так придумал. Конечно, возьмем ее в дом! От этой старушки теплом веет…
И Корзинку унесли с собой. А остальные еле-еле дождались, когда сарай закроют на ночь. Вечером сарай просто гудел, как растревоженный улей.
— Подумать только!!! Взяли в дом!!! – возмущалась Совковая Лопата. – Меня вот ни разу в дом не брали, хотя я тружусь, как ломовая лошадь. Несправедливо!!!
— А нас брали, а нас брали! – изо всех сил бренчали ведра. – А мы-то в дом вхожи!
— Не больно-то хвастайтесь, может, пару раз в сенях и были, — осадили их Грабли. – В доме свои ведра есть, чистые!
— Нет, но Корзинка-то! Смотрите, как втерлась в доверие! – подрагивала в праведном гневе Метла. – Ее уже на свалке заждались, а она… На пенсию! Ну надо же! Старая, дырявая… За что ей такое счастье?
— Может быть, потому что она все больше молчала? Не помню, чтобы оно о ком-то слово плохое сказала, — припомнило Коромысло.
— А еще добрая была, жалела нас, и советы давала, если спросишь, — подхватили Рукавицы.
— Ага, она была работящая и невредная, — согласились Вилы. – Чего уж там говорить, трудилась себе тихо, никогда не жаловалась, никому не завидовала…
— В общем, повезло! – завистливо сказала Метла и спряталась в углу – переживать.
… А дома в старой корзинке, помытой и просушенной, уже с довольным мурчанием обосновалась кошка Мурка, и Хозяйка с улыбкой смотрела на корзинку, которая, казалось, распространяла вокруг себя мягкий уютный свет, и от него на душе тоже становилось радостно и светло.

— Да, вы правы, сударыня, — важно кивнул Георгин. – Вот я, георгиевский кавалер, веду себя прилично, поэтому и цвету долго и красочно. А он… Что с него взять? Плебей-с!
— Попрошу не выражаться! – тут же выгнулся Гладиолус. – Это больно ранит мой слух. Я такой тонкий, такой изысканный… У меня от ваших словечек соцветия вянут.
— Уймитесь, кавалергард! – усмехнулась Мальва. – С такой тонкой натурой, как у вас, долго не проживешь – срежут и подарят какой-нибудь кисейной барышне!
— Ах, не надо о грустном, — вздохнула Космея. – Так хочется подольше поцвести!
- Но в чем вы все правы – это то, что зря мы разрешили ему пустить тут корни. Нарушает покой! Не наш он, не наш! – вновь завел свою речь Георгин. – Слышь, Одуванчик! Лишний ты тут, чужой!
— В природе лишнего не бывает, — весело парировал Одуванчик, топорща свои желтые лепестки. – И чужого – тоже. Вот вы мне, например, уже как родные!
— О боже! – закачалась от смеха Мальва. – Я не могу! Родственничек!
Да, садовые цветы Одуванчика ну никак не принимали! Не нравился он им – и хоть ты завянь! Они очень полюбили обсуждать его, и мнения, как правило, были нелицеприятными.
— Ну и стебель у тебя! – начинал задевать Одуванчика Гладиолус. – Тонкий, гладкий, невыразительный! Такое сейчас не носят! Не мог себе что-нибудь поинтереснее отрастить?
— Чем природа наградила, с тем и живу, — беззлобно отвечал Одуванчик. – Зато безопасно: на мне ни тля, ни гусеницы не держаться – все скатываются.
— Это они от хохота скатываются, — поддразнивала его Мальва. – Они тут привыкли к изысканности, к высшему обществу, а тут такой простачок затесался…
— В простоте тоже есть красота, — парировал Одуванчик. – Во всем красота!
— Да уж, красавчик, — неодобрительно косилась на него Космея. – Вон, стареешь уже! Седина пробиваться начала.
— Кто стареет, тот мудреет, — и тут находил ответ Одуванчик. – Смотрите, друзья, какая интересная тучка! Сейчас, пожалуй, дождичком брызнет… Тепленьким таким… Пожалуй, надо голову прикрыть… Эх! Хорошо! - и он прятал желтый венчик в зеленую чашечку.
У Одуванчика сквозь его желтые лохмушки и правда стала явственно пробиваться седина. А в один прекрасный день он вдруг напрочь сменил имидж: его яркая шевелюра окончательно исчезла, а на ее месте появилась редкая седая шапочка.
— Ой, мама моя! – веселилась Мальва. – Старичок ты наш! Чудо в перьях! Ну и на кого ты теперь похож???
— На облезлую ворону! – подхватывал Георгин. – Нет, даже не на ворону! На перекати-поле!
— Нет! Я теперь похож на облачко! – радовался Одуванчик. – По-моему, еще лучше, чем прежде, стало. А знаете, как голове легко???
— Ну уж нет, я бы такого уродства не перенес, — изрекал Гладиолус, мужественно стараясь не дрожать от такой ужасной перспективы. – Лучше смерть!
— Ничего и не лучше! – возражал Одуванчик. – Жизнь всегда лучше, чем смерть! Жить – интересно!
— Жизнь коротка… Коротка… — шептала Космея. – Чему тут радоваться? Все завянем, все умрем…
— Но пока мы еще живы – предлагаю радоваться! – провозглашал Одуванчик, качая своей шарообразной седой головой.
— Разуйся-радуйся, — мстительно говорил Гладиолус. – Вот дунет ветер – посмотрим, как ты печально облетишь…
И однажды так и случилось: дунул ветер, и Одуванчик разом потерял всю свою шевелюру. Осталось несколько волосков, и все. А вскоре и они облетели.
— Плешивый! – веселился Гладиолус.
— Да, полысел ты, весельчак, — рубил правду-матку Георгин.
— Ну и как теперь? – насмешливо вопрошала Мальва. – Не дует? Лысинка не мерзнет? Все еще радуешься жизни?
— Жизнь прекрасна и удивительна! – подтверждал Одуванчик. – Такие изменения! Такие трансформации! Такие повороты судьбы! Ну как тут не удивляться???
Но наступил день, когда Одуванчик тихо скончался. Утром садовые цветы не услышали ни песенок, ни приветствия новому дню, было непривычно тихо.
— Эй, Одуванчик! Не проспи зарю! – подал голос Георгин, но ему ответом было молчание.
— Одуванчик, привет! – присоединился Гладиолус. – Ты там чего, замерз, что ли?
— Нет покоя ни ночью, ни днем, — зашелестела Космея. – Ну чего он там?
— Он умер, — странным напряженным голосом сказала Мальва.
— Как? Как умер? – завертели головками цветы, раскрывая глаза.
Они увидели: на том месте, где рос Одуванчик, на земле лежал увядший стебель в засохшей розетке листиков, и все…
— Это рано или поздно должно было случиться, — сказал Георгин. – Все там будем!
— Ну и слава Богу, теперь по утрам можно поспать подольше, — неуверенно проговорил Гладиолус.
— Вот ведь как бывает… Был цветок – и нет цветка, — тяжко вздохнула Космея.
День прошел как-то невесело. Цветы смотрели друг на друга и видели, что и они уже не такие цветущие, как прежде. Изрядно подувяла Мальва. Стали подсыхать нижние цветки у Гладиолуса. Поредела Космея. И Георгин уже не был таким бравым – старость, старость… Печально, конечно, но не в том было дело. Каждый старался подавить в себе это чувство, но… Им не хватало Одуванчика. Да, он был не из их круга, он был надоедливым, он часто говорил невпопад и часто раздражал их своим дурацким оптимизмом, но он был, и они к нему привыкли.
— Странно как-то… Никто теперь не поет… — задумчиво протянула Космея.
— Дурацкий, конечно, был цветочек, но забавный, — высказался Георгин.
— Да, он развлекал и не давал скучать, этого не отнять, — вспомнил Гладиолус.
— Надо же… Пришелец, чужак, залетный, а мы все по нему скучаем, — с удивлением констатировала Мальва.
— С ним было весело, — вновь сказал Гладиолус. – Он был такой… позитивный, что ли!
— Ну да. Болтает какую-нибудь ерунду, а жизни кажется ярче и разнообразнее, — подтвердил Георгин.
— Да, и эта его желтенькая шапочка… Он был как солнышко! – сказала Космея.
— А теперь закатилось наше солнышко! – зарыдал чувствительный Гладиолус. – Нет его больше с нами! Ы-ы-ы-ы… Как жить???
— Прекрати истерику! – прикрикнула на него Мальва. – Вспомни, что Одуванчик говорил? Жизнь прекрасна и удивительна! Так что давайте не будем плакать! Давайте лучше споем!
И цветы запели одну из дурацких песенок Одуванчика, которые они успели выучить наизусть – ведь они слышали их каждое утро. Они пели, и казалось, что в общем хоре слышится и задорный голос Одуванчика.
— Вот так и надо жить… Так и надо! Чтобы быть как солнышко, и чтобы для тебя потом друзья пели твои песни, — прошептал гладиолус, низко склоняя стебель перед маленьким цветком Одуванчиком, который очень любил жизнь.

Он внимательно выслушал, много уточнял, почему-то все время просил ее рассказывать про детство. Она сердилась и переводила разговор в настоящее время, но он снова возвращал ее в детские годы. Ей казалось, что он бродит по закоулкам ее памяти, стараясь рассмотреть, вытащить на свет ту давнюю обиду. Она этого не хотела, а потому сопротивлялась. Но он все равно узрел, дотошный этот дядька.

— Чиститься вам нужно, — подвел итог он. – Ваши обиды разрослись. На них налипли более поздние обиды, как полипы на коралловый риф. Этот риф стал препятствием на пути потоков жизненной энергии. От этого у вас и в личной жизни проблемы, и с финансами не ладится. У этого рифа острые края, они ранят вашу нежную душу. Внутри рифа поселились и запутались разные эмоции, они отравляют вашу кровь своими отходами жизнедеятельности, и этим привлекают все новых и новых поселенцев.

— Да, я тоже что-то такое чувствую, — кивнула женщина. – Время от времени нервная становлюсь, порой депрессия давит, а иногда всех просто убить хочется. Ладно, надо чиститься. А как?

— Простите ту первую, самую главную обиду, — посоветовал психолог. – Не будет фундамента – и риф рассыплется.

— Ни за что! – вскинулась женщина. – Это справедливая обида, ведь так оно все и было! Я имею право обижаться!

— Вы хотите быть правой или счастливой? – спросил психолог. Но женщина не стала отвечать, она просто встала и ушла, унося с собой свой коралловый риф.

Прошло еще сколько-то лет. Женщина снова сидела на приеме, теперь уже у врача. Врач рассматривал снимки, листал анализы, хмурился и жевал губы.

— Доктор, что же вы молчите? – не выдержала она.

— У вас есть родственники? – спросил врач.

— Родители умерли, с мужем в разводе, а дети есть, и внуки тоже. А зачем вам мои родственники?

— Видите ли, у вас опухоль. Вот здесь, — и доктор показал на снимке черепа, где у нее опухоль. – Судя по анализам, опухоль нехорошая. Это объясняет и ваши постоянные головные боли, и бессонницу, и быструю утомляемость. Самое плохое, что у новообразования есть тенденция к быстрому росту. Оно увеличивается, вот что плохо.

— И что, меня теперь на операцию? – спросила она, холодея от ужасных предчувствий.

— Да нет, — и доктор нахмурился еще больше. – Вот ваши кардиограммы за последний год. У вас очень слабое сердце. Такое впечатление, что оно зажато со всех сторон и не способно работать в полную мощь. Оно может не перенести операции. Поэтому сначала нужно подлечить сердце, а уж потом…

Он не договорил, а женщина поняла, что «потом» может не наступить никогда. Или сердце не выдержит, или опухоль задавит.

— Кстати, анализ крови у вас тоже не очень. Гемоглобин низкий, лейкоциты высокие… Я пропишу вам лекарства, — сказал доктор. – Но и вы должны себе помочь. Вам нужно привести организм в относительный порядок и заодно морально подготовиться к операции.

— А как?

— Положительные эмоции, теплые отношения, общение с родными. Влюбитесь, в конце концов. Полистайте альбом с фотографиями, вспомните счастливое детство.

Женщина только криво усмехнулась.

— Попробуйте всех простить, особенно родителей, — неожиданно посоветовал доктор. – Это очень облегчает душу. В моей практике были случаи, когда прощение творило чудеса.

— Да неужели? – иронически спросила женщина.

— Представьте себе. В медицине есть много вспомогательных инструментов. Качественный уход, например… Забота. Прощение тоже может стать лекарством, причем бесплатно и без рецепта.

Простить. Или умереть. Простить или умереть? Умереть, но не простить? Когда выбор становиться вопросом жизни и смерти, нужно только решить, в какую сторону ты смотришь.

Болела голова. Ныло сердце. «Где ты будешь хранить свою обиду?». «Здесь и здесь». Теперь там болело. Пожалуй, обида слишком разрослась, и ей захотелось большего. Ей вздумалось вытеснить свою хозяйку, завладеть всем телом. Глупая обида не понимала, что тело не выдержит, умрет.

Она вспомнила своих главных обидчиков – тех, из детства. Отца и мать, которые все время или работали, или ругались. Они не любили ее так, как она этого хотела. Не помогало ничего: ни пятерки и похвальные грамоты, ни выполнение их требований, ни протест и бунт. А потом они разошлись, и каждый завел новую семью, где ей места не оказалось. В шестнадцать лет ее отправили в техникум, в другой город, всучив ей билет, чемодан с вещами и три тысячи рублей на первое время, и все – с этого момента она стала самостоятельной и решила: «Не прощу!». Она носила эту обиду в себе всю жизнь, она поклялась, что обида вместе с ней и умрет, и похоже, что так оно и сбывается.

Но у нее были дети, были внуки, и вдовец Сергей Степаныч с работы, который пытался неумело за ней ухаживать, и умирать не хотелось. Ну правда вот – рано ей было умирать! «Надо простить, — решила она. – Хотя бы попробовать».

— Родители, я вас за все прощаю, — неуверенно сказала она. Слова прозвучали жалко и неубедительно. Тогда она взяла бумагу и карандаш и написала: Уважаемые родители!Дорогие родители! Я больше не сержусь. Я вас за все прощаю.

Во рту стало горько, сердце сжалось, а голова заболела еще больше. Но она, покрепче сжав ручку, упрямо, раз за разом, писала: «Я вас прощаю. Я вас прощаю». Никакого облегчения, только раздражение поднялось.

— Не так, — шепнул Ангел. – Река всегда течет в одну сторону. Они старшие, ты младшая. Они были прежде, ты потом. Не ты их породила, а они тебя. Они подарили тебе возможность появиться в этом мире. Будь же благодарной!

— Я благодарна, — произнесла женщина. – И я правда очень хочу их простить.

— Дети не имеют права судить своих родителей. Родителей не прощают. У них просят прощения.

— За что? – спросила она. – Разве я им сделала что-то плохое?

— Ты себе сделала что-то плохое. Зачем ты оставила в себе ту обиду? О чем у тебя болит голова? Какой камень ты носишь в груди? Что отравляет твою кровь? Почему твоя жизнь не течет полноводной рекой, а струится хилыми ручейками? Ты хочешь быть правой или здоровой?

— Неужели это все из-за обиды на родителей? Это она, что ли, так меня разрушила?

— Я предупреждал, — напомнил Ангел. – Ангелы всегда предупреждают: не копите, не носите, не травите себя обидами. Они гниют, смердят и отравляют все живое вокруг. Мы предупреждаем! Если человек делает выбор в пользу обиды, мы не вправе мешать. А если в пользу прощения – мы должны помочь.

— А я еще смогу сломать этот коралловый риф? Или уже поздно?

— Никогда не поздно попробовать, — мягко сказал Ангел.

— Но они ведь давно умерли! Не у кого теперь просить прощения, и как же быть?

— Ты проси. Они услышат. А может, не услышат. В конце концов, ты делаешь это не для них, а для себя.

— Дорогие родители, — начала она. – Простите меня, пожалуйста, если что не так… И вообще за все простите.

Она какое-то время говорила, потом замолчала и прислушалась к себе. Никаких чудес – сердце ноет, голова болит, и чувств особых нет, все как всегда.

— Я сама себе не верю, — призналась она. – Столько лет прошло…

— Попробуй по-другому, — посоветовал Ангел. – Стань снова ребенком.

— Как?

— Опустись на колени и обратись к ним, как в детстве: мама, папа.

Женщина чуть помедлила и опустилась на колени. Она сложила руки лодочкой, посмотрела вверх и произнесла: «Мама. Папа». А потом еще раз: «Мама, папа…». Глаза ее широко раскрылись и стали наполняться слезами. «Мама, папа… это я, ваша дочка… простите меня… простите меня!». Грудь ее сотрясли подступающие рыдания, а потом слезы хлынули бурным потоком. А она все повторяла и повторяла: «Простите меня. Пожалуйста, простите меня. Я не имела права вас судить. Мама, папа…».

Понадобилось немало времени, прежде чем потоки слез иссякли. Обессиленная, она сидела прямо на полу, привалившись к дивану.

— Как ты? – спросил Ангел.

— Не знаю. Не пойму. Кажется, я пустая, — ответила она.

— Повторяй это ежедневно сорок дней, — сказал Ангел. – Как курс лечения. Как химиотерапию. Или, если хочешь, вместо химиотерапии.

— Да. Да. Сорок дней. Я буду.

В груди что-то пульсировало, покалывало и перекатывалось горячими волнами. Может быть, это были обломки рифа. И впервые за долгое время совершенно, ну просто ни о чем, не болела голова.

- Эк тебя жизнь согнула! – ужасались подруги, озирая ее осанку. – Брось эти отношения, брось! Зачем ты их на себе тащишь?

Но Ирочка вытирала пот, переставляла чемодан с одного плеча на другое и тащила дальше.

А другие еще говорили:

- Тебе нужны новые отношения, а эти себя уже изжили. Зачем тебе это старье?

Но Ирочке ее отношения были дороги, ведь она их не нашла, не подобрала, а своими руками сложила!

- Мазохистка! – ругали ее близкие. – Есть же поговорка такая: «Чемодан без ручки: тащить невозможно, а бросить жалко!». Как раз про тебя!

- Про меня, — соглашалась Ирочка. – И правда, жалко… Это ж не просто чемодан, в нем вся моя жизнь…

И отправилась Ирочка в мастерскую в надежде на то, что там, может быть, как-нибудь починят чемодан, приделают новую ручку. Но мастер посмотрел, покачал головой и сразу ей сказал:

- Ничего не выйдет. Не буду вас обнадеживать: сгнил ваш чемодан, и ручку здесь цеплять совершенно не к чему – все равно держаться не будет.

- Это что же, конец моим отношениям? – ахнула Ирочка, и даже губы у нее задрожали.

- Зачем конец? Почему конец? – удивился мастер. – В отношениях важно содержание, а чемодан – всего лишь форма. Форма ваших отношений безнадежно устарела – это да, но раз уж вы с ними ни за что не хотите расстаться, переложите их во что-нибудь более удобное, да и дело с концом.

- Новый чемодан купить нужно? – догадалась Ирочка.

- Не советую, — отозвался мастер. – Чемодан у вас уже был, зачем повторяться? К тому же он вам осанку вконец испортил – голова опущена, спина колесом, плечи на разной высоте. Я вам вот что порекомендую!

И мастер вытащил из-под прилавка… рюкзак.

- Но я никогда не ходила с рюкзаком, — в смятении пролепетала Ирочка.

- Тем более попробуйте! – уверил Мастер. – Новизна отношений – это то, что вам сейчас нужно. Вот увидите: все можно исправить, и жизнь заиграет совершенно новыми красками! Или вы настаиваете на чемодане без ручки?

- Ой, нет! Я больше таких тяжелых Отношений ни минутки не вынесу, — решила Ирочка. — Хорошо, беру рюкзак!

Стала перекладывать из чемодана в рюкзак содержимое – оказалось, все какое-то однообразное, много что уже потеряло свою актуальность, Ирочка даже и вспомнить не могла, зачем она это когда-то в чемодан положила. В конце концов, в рюкзаке осталось совсем немного – только самое дорогое. Рассовала по карманам, закинула рюкзак за плечи – легкость-то какая! Спинка распрямилась, плечики расправились, а главное – руки свободны (а с чемоданом-то одна рука все время занята была). И на душе такая свобода, что просто летать хочется!

Так она и поступила: летящей походкой, с гордой осанкой, с обновленными отношениями прямо из мастерской отправилась записываться в турклуб. А что? Это с чемоданом в поход или в горы не полезешь, а с рюкзаком – очень даже сподручно. И, главное, море новых впечатлений, что для отношений исключительно полезно!

Расцвела Ирочка, похорошела, вторая молодость пришла.

- Ты что, все-таки решилась на новые отношения? – ахнули подруги.

А Ирочка только засмеялась:

- Отношения старые, проверенные! Это просто форма новая! Всем советую!

И упругой походкой отправилась на покорение новых вершин. И любимого прихватила. Ведь вы уже давно поняли – если бы не любовь, не случилось бы и этой истории.

- Да, конечно, я сейчас прямо и сяду, — покорно обещал Григорий.

- Ну все, твори, не буду тебе мешать. А мне еще надо позвонить Лёльке и вдохновить ее, а то у нее опять в жизни полный застой. Не могу вынести, что у моей лучшей подруги – застой. Она обязательно должна стать богатой и знаменитой, она же умница, и этого так достойна!

- Да-да, конечно, иди, Лёлька так нуждается в твоей поддержке! – искренне поддерживал Григорий.

- Спасибо, милый, что ты меня понимаешь и не обижаешься, — растроганно прижимала его к груди Муза. – Ты самый понимающий муж на свете, честное слово! Если бы я могла, я бы вдохновляла тебя каждую секунду, днем и ночью, без отпусков и перерывов на обед!

- Что ты, что ты, тебе же тоже надо отдыхать, — испуганно лепетал Григорий. – Иди, конечно, иди, Лёлька же ждет!

Когда дверь кабинета закрывалась, Григорий без сил падал на диван и долго тупо глядел в потолок. После налетов Музы ему казалось, что его высосали до дна. Жизненной энергии оставалось только на то, чтобы дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох… Какое уж тут творчество! Он размышлял о том, хотелось бы ему стать богатым и знаменитым, и не мог найти ответа. Он уже давно перестал отличать, где желания Музы, а где его. Чаще всего в присутствии Музы он вообще чувствовал себя маленьким мальчиком, на которого возлагаются Большие Надежды. Такие большие, что вынести их на себе просто невозможно (нечего и пытаться!), и они придавливают к дивану, как могильный камень. Но вот творить… творить ему порою хотелось, это да. Не для того, чтобы стать богатым или знаменитым, а для себя, для души. И не каждую секунду, как требовала того Муза, а по вдохновению. Вот сейчас он отдышится, отдохнет, наберется сил, и тогда…

…За окном уже смеркалось, когда в форточку легонько постучали. Он кинулся, распахнул ее, и в комнату впорхнуло легкое, невесомое, почти невидимое создание в легком хитоне и с лирой в руках. Вместе с гостьей в комнату просочился легкий запах весенних цветов, ветра, дождя и далеких морей.

- Привет! – шепнуло летучее создание, взяв тихий аккорд на своем музыкальном инструменте. – Музу ожидаем?

- Ожидаем, — ответил Григорий, против своей воли расплываясь в довольной улыбке. – Давно ожидаем. Целый день и всю жизнь.

Его душа развернулась и затрепетала в предвкушении. Откуда ни возьмись появились слова и образы, которые сразу стали сплетаться в причудливые узоры, укладываться в строки и четверостишия. Им нужно было срочно дать место на чистом бумажном листе.

- Твоя не ворвется? – осведомилась муза (такое уже случалось, и тогда музе приходилось срочно включать режим полной невидимости и неслышимости).

- Нет, — помотал головой Григорий, придвигая к себе стопку бумаги. – Она сейчас с детьми занимается. Хорошо, что у нас их трое, и все шебутные и требуют внимания, а то бы мне вообще хана. Задушила бы своей заботой!

- Не думай о плохом, — посоветовала муза, аккуратно сложив крылья и устраиваясь на шкафу с книгами.

- Может, все-таки в кресло? Или на диван? – предложил он.

- Нет-нет… Спасибо. Ты же знаешь: нам, крылатым, внизу неуютно. Здесь, под потолком, привычнее.

- Хорошо, — согласился он.

- Ну, тогда начнем! – улыбнулась муза. – Ты твори, а я тут тихонько посижу. Тебе сыграть что-нибудь?

- Да, пожалуй, — рассеянно согласился Григорий, хватая ручку. Он уже забыл о музе – вдохновение накатило, творческий процесс пошел.

А муза, нисколько не обидевшись, тихонько наигрывала на лире простую мелодию и улыбалась. Ей было легко и хорошо, ведь это была ее работа – давать без ожиданий, поддерживать без давления, вдохновлять, не требуя ни денег, ни славы. Просто сделать так, чтобы душа ушла в полет – для этого и нужны музы.

… Примерно в то же самое время Лёлька по телефону доверия говорила невидимому дежурному психологу:

- Понимаете, я не могу Музочке вот так в лоб сказать, чтобы она от меня отстала… Она ведь моя лучшая подруга, и я знаю, что она из лучших побуждений. Она хочет меня вдохновить, чтобы я стала богатой и знаменитой, только я сама не знаю, хочу ли я этого. Наверное, да, но когда на меня давят, у меня внутри все сопротивляется. И прямо хочется спросить: «А ты сама-то что? Может, сначала ты станешь, покажешь пример, а я уж, глядя на тебя, как-нибудь подтянусь? Или не подтянусь…». Но я молчу, потому что она расстроится и обидится, а подругу терять не хочется. Как же быть?

И примерно в то же время Муза, уложив детей, сидела, закутавшись в плед, и огорченно размышляла: «Почему же у меня ничего не получается? Почему Лёлька и Григорий никак не раскрывают крылья в полную мощь, не поднимаются ввысь, не достигают вершин? Наверное, я мало сил вкладываю, — думала она, — не все делаю, чтобы их по-настоящему вдохновить. Получается, я нерадивая муза. Нужно получше постараться! Да-да, приложить усилия! И рано или поздно у них все получится, и они станут богатыми и знаменитыми. И тогда в лучах их славы смогу погреться и я, их верная Муза».

Иногда он выходил погулять, и совершал это в гордом одиночестве, вдали от людских глаз и ненужных вопросов. Он предпочитал прогуливаться по берегу реки, тут никогда никого не было. Унылое местечко, под стать мироощущению – слева кирпичная кладка каких-то полуразрушенных строений, справа – чахлые кустики, протоптанная тропинка, метровый обрывчик и река. Шел по тропинке вдоль берега, смотрел вниз, на воду, и размышлял о том, что если он сейчас нечаянно упадет, то рюкзак мигом утянет его вниз, не даст всплыть. Мысль казалась пугающей и одновременно манящей. Ведь, возможно, такой исход был бы для него облегчением – в этом мире он никому не нужен, и ему никто не нужен, а жить уже так тяжело, что…

- Эй, земляк, алло! Иди сюда¸ нужна твоя помощь! – послышался голос.

Он обернулся и никого не увидел.

- Сюда, сюда!

А… вон оно что! Между двумя стенами узкий проход, в нем видна инвалидная коляска, в ней пожилой человек – можно сказать, уже дед, седой, румяный, одновременно и веселый, и озабоченный.

- Что случилось? – он подошел поближе, всматриваясь в старика.

- Случилось страаааашное! – оперным голосом пропел старик строчку из какой-то дурацкой рекламы. – Я застрял. Сам не выберусь. Телефон разрядился. Поможешь, друг?

Слово «друг» было странным. Как будто к нему не относилось. Но как этот старикан тут оказался?

- Как вы умудрились сюда заехать? – спросил он.

- Ээээ… Хотелось попробовать новую дорогу, — доверительно сообщил дедок. – Люблю, знаете ли, новизну! Однообразие так засасывает! Не успеешь оглянуться – и ты уже потонул!

Мужчина с рюкзаком невольно оглянулся на реку, о которой недавно думал как о способе избавления.

- Да, конечно, сейчас я вас вытащу.

Он сунулся в щель, но не тут-то было – рюкзак мешал.

- А ты сними его, — посоветовал старик. – Не тревожься, никто не заберет, никого же нет.

- Я его никогда не снимаю, — сквозь зубы пробормотал мужчина.

Телефона у него тоже не было. Рассчитывать, что кто-то сюда забредет, не приходилось – маловероятно. Бежать за помощью? К кому? Куда?

- Ладно, — решил он. – Сейчас…

Рюкзак снять оказалось не так-то просто, он словно прирос к плечам и спине. Чертыхаясь и извиваясь, мужчина с трудом выпростал руки из-под лямок, и рюкзак шумно грохнулся оземь у него за спиной.

- Ого-го! – с уважением сказал дед. – Видать, крепкий ты, земляк, если такую тяжесть на спине таскаешь. Тренируешься, что ли? К походу готовишься?

- Готовлюсь, готовлюсь, — пробурчал мужчина, разминая тело. Без рюкзака было непривычно – центр тяжести сместился, стало легко, его аж покачивало. – Ну, давай, дед…

Он полез в щель, там было не развернуться, коляска застряла прочно, и ему пришлось попотеть, прежде чем он сообразил, как и что. Сперва пришлось вынести деда, буквально в обнимку – тот уцепился ему за шею и оказался довольно тяжелым, чуть не задушил. Потом саму коляску, тоже довольно увесистую. Потом надо было снова посадить деда в коляску. Умаялся, вспотел, после всего этого буквально рухнул, привалившись спиной к стене.

- А что у тебя там, в рюкзаке? – с любопытством спросил старик.

Он хотел было сурово пресечь расспросы, но невольно взглянул на рюкзак, и слова застряли у него в горле. Он ведь никогда не видел свою ношу со стороны, впервые такое случилось. А между тем, его взору предстало жутковатое зрелище: рюкзак представлял собой неопрятную бесформенную кучу, всю в корках и лохмотьях, частично истлевший, кое-где прорванный, и… от него шел тяжелый запах, словно в нем разлагалось что-то очень неприятное.

- Так что там? – снова спросил любознательный дед.

- Не знаю… — растерянно промолвил мужчина. – Что-то… Я в него никогда не заглядывал.

- Да ну??? – весело удивился старикан. – Так может, сейчас посмотришь, раз уж случай выдался?

- Нет! – вскричал он. – Нечего смотреть. Это мое.

- «Моя прелесссссть….», — проскрипел старик противным голосом Горлума из саги про Властелина Колец. – А раз твое, почему же не знаешь, что там? Рюкзак перед тобой, самое время посмотреть!

У мужчины чуть не вырвалось «боюсь», с трудом сдержался. Ему и правда было страшно. Очень. Как если бы там лежал, например, труп. Хотя откуда там может быть труп?

- Если не откроешь его сейчас, никогда не узнаешь, — продолжал подначивать дед. – Так и будешь за собой таскать невесть что, невесть зачем. Ну, решайся!

И он решился. С опаской он приблизился к собственному рюкзаку, гадливо дернул за ремешок… открыл. Нет, не труп там был – еще хуже. Какая-то черная, неопределенная слежавшаяся гадость, в которой что-то шевелилось, переползало, жужжало тихонько… Фффу!!!

Он резко закрыл рюкзак, отпрыгнул в сторону. Его затошнило.

- Старыми гнилыми обидами попахивает, — прокомментировал дед. – Претензиями. Гневом. Обвинениями. Гордыней смердит. В общем, дерьмом всяким.

- Что? – сдавленным голосом переспросил мужчина.

- Говорю, накопил ты всякой гадости – не продохнешь! А поскольку ты рюкзак, похоже, сроду не разбирал и не чистил, только за плечами таскал, ум у тебя в стадии брожения, а душа в стадии разложения, и весь ты отравлен вредными эманациями. Небось, шарахаются от тебя люди-то?

- Бывает, — он все еще никак не мог отдышаться. Теперь, когда он оказался отдельно от рюкзака, он и сам не могу представить, как дышал этими самыми эманациями.

- И что ты теперь с этим «добром» делать собрался?

- Не знаю… — он вдруг почувствовал смертельную усталость и злость на старика. И чего его тот достает, чего ему вообще надо? Спасли его, вытащили из щели – и пусть дует на своей коляске, куда собирался.

- Видишь ли, земляк… Я ведь такой же, как ты был. Это еще когда своими ногами ходил. Резкий, быстрый, успешный – спасу нет. Весь о себе высокого мнения, дескать, я всего добился, а кто не сумел – тот лох и лузер, они мне не интересны. Рюкзака я, конечно, за собой не таскал, я вообще ничего не таскал, считал, что жить надо в кайф, мелочами не морочиться, назад не оглядываться, препятствий не замечать, мешающих – убирать с дороги, да и дело с концом. Что и говорить, по головам ходил, ногами людей топтал, добрых дел не делал, а когда и делал, то исключительно по расчету – для имиджа, для будущих выгод.

Мужчина замер, слушал рассказ молча, недоверчиво – уж совсем не был этот румяный старикан похож на то, что описывал.

- Ну, решил я, что всемогущ и всесилен, ничего неподвластного мне нет, и на все имею право. Выше Бога себя поставил. И был я за свою гордыню непомерную повержен: скрутила меня суровая болезнь. Долго болел, с трудом выбирался. За время болезни все потерял – партнеры кинули, бизнес рухнул, деньги порастаяли, на лечение ушли да на жизнь. А ноги вот совсем отказали.

- И что? – жадно спросил мужчина, когда старик замолчал.

- Ну вот так и вышло, что поставила меня жизнь на колени. Сам не хотел остановиться – так насильно заставили. Таким вот образом, земляк, мы перед выбором и оказываемся: или камень на шею – и в воду, или пересмотреть свои ошибочные убеждения – и в жизнь.

Мужчина опять мимолетом посмотрел на реку, он ведь тоже недавно думал, что, может, так и проще.

- Я с ним с детства живу, с рюкзаком-то, — вспомнил он. – Таскаю за собой, как приговоренный. Не знаю я, как это – без него…

- Так узнай! – предложил старик. – Я вон тоже не знал, как это – в коляске, и ничего, приспособился. А заодно понял, что в жизни главное.

- И что?

- Семья. Родные. Близкие. Верные друзья – которые и в радости с тобой, и в беде не оставят. Вера в то, что все, чтобы не случилось – для нас дано, для нашего дальнейшего роста. Чтобы не над Богом, не над Вселенной возвыситься, а над собой. И еще – прощение и благодарность. Непрощение – тяжкий груз, его за собой таскать и тяжко, и неудобно, да и воняет оно премерзко, все хорошее распугивает. Разобраться бы тебе со своими тараканами, сбросить ношу твою, пойти по жизни с прямой спиной и наслаждаться ею по полной!

- Вон он, полный рюкзак, этих самых тараканов, — невесело усмехнулся мужчина. – И как с ними разбираться? Туда глядеть-то противно, не то что копаться.

- А зачем копаться? Ты их оптом, вместе с упаковкой, уничтожь! Расстанься, как говорится, раз и навсегда.

- В реку запулить? – прикинул мужчина. – Так вся рыба кверху брюхом всплывет.

- Не надо в реку, — согласился старик. – Лучше уж похоронить. Земля, она все примет, переработает, в чистый гумус превратит. Похорони свои обиды, как заново родишься, поверь!

- Похоронить? — мужчина оглянулся по сторонам, поискал глазами. Нашел обломок доски, еще железяку какую-то. Увидел углубление в земле, там и стал копать. Старик не мешал, ждал, молча смотрел, как растет яма.

Мужчина докопал до нужного размера, ногами подогнал рюкзак к краю, столкнул, сразу стал закидывать землей, утрамбовывать ее.

- Давай-давай! Так их – обиды, претензии, обвинения и несогласие! Земля им всем пухом! – подбодрил старик. – С облегчением тебя!

Вдруг его охватил гнев: это сколько же времени он таскал за собой такую тяжесть, сколько лет из жизни вычеркнуто? Кто, когда, почему навесил на него этот рюкзак? Или он сам его нашел и присвоил? А может, уже родился с ним? Кто знает, да и какая теперь разница? «Прощаю, прощаю! — исступленно твердил мужчина, яростно уминая свежую землю. – Всем прощаю, и себе тоже! Жить хочу, по-другому жить, без груза за спиной!». Не то плакать ему хотелось, не то смеяться, не то бежать без остановки от этого места.

Наконец, успокоился, остановился, бросил последний раз взгляд на яму…

- А теперь что делать?

Никто не ответил. Он повернулся – а рядом и не было никого. Исчез старик. Видать, уехал на своей коляске, новые дороги осваивать, в новые щели соваться. Может, и застревать иногда – ну, так всегда найдется, кого призвать на помощь.

И мужчина пошел прочь от реки и от места, где навеки сгинул ненавистный вонючий рюкзак со всеми его тараканами. Шел неуверенно, спотыкаясь, поводя непривычно свободными плечами, словно заново учился ходить. И губы сами собой складывались, расползались в улыбку. Всегда хочется улыбаться, когда впереди маячат свобода и иная жизнь.